Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

ГЛАВА 2. ПЕРВАЯ ЗИМОВКА 1957-1958 ГОДОВ

 

Когда мы были молодыми

И чушь прекрасную несли.

Ю.Мориц

            Там где мозоля нам глаза

            Легла на глобус бирюза,

            На деле там черным-черно,

            Там солнца не было давно.

            За тыщу вёрст среди глубин

            На льду чернеет бивуак…

                                               К.Симонов

 

В июне в Архангельске северные белые ночи. В городе областной моложенный фестиваль – местная репетиция того, что через полтора месяца разразится в столице уже на уровне всемирного. Прямо на широкой набережной имени Ленина (год назад она носила имя Сталина) оркестры наяривают «Мамбо итальяно», «Бесаме мучо» и «Домино». Звуки музыки порой доносятся за Двину к причалам Бакарицы, где ребята из нашей экспедиции вкалывают на погрузке сухогруза «Мста», который оставит нас в Русскую Гавань; там нам предстоит трудиться неизвестно сколько. Пока знаем, что программа Международного Геофизического года будет действовать с 1 июля 1957 года по 31 декабря 1958 года. Разумеется, в разгар полярной ночи никто снимать нас не будет – это понятно и белому медведю. Как и у наших предшественников, уходивших за море века назад – у нас всё впереди, и все мы молоды, средний возраст участника экспедиции 25 лет!

На погрузочном аврале работаем вместе с моряками и докерами, чтобы знать, где и в каких трюмах наш груз. После высадки на берег он должен поступать в строгой последовательности. Люди заново присматриваются друг к другу, мысленно прикидывая, с кем легче сойтись, на кого можно положиться. Причастность к Арктике определённо сказалась на моём восприятии людей – мне интересней общаться с Зингером и Каневским. Начальник нашей экспедиции тоже с полярным опытом, но небольшим – он провел полтора месяца на острове Врангеля, работал в дельте Лены. Разумеется, самый опытный среди нас – Романов, которого большинство зовет просто дядя Саша. Зимовочный опыт есть ещё у Наташи Давидович, супруги Каневского. Правда, опыт полярных станций к условиям экспедиции применим ограниченно. Возможно поэтому к дяде Саше (которому как и О.П.Чижову за полсотни) все присматриваются с особым вниманием – определённо, его опыт промысловика ближе к экспедиционному. Опыт остальных в лучшем случае – чисто книжный.

Забывается, уходит в прошлое расставание с родными там в Москве, аврал заслонил всё, не оставляя времени для сомнений и опасений. Интересы экспедиции всё чаще определяют наши дела и поступки, всё чаще индивидуальность каждого проявляется ярче, полнее, подчиняя собственные интересы общим, экспедиционным. Соответственно, судьба экспедиции всё больше становится судьбой каждого. Вживаясь в новые условия, постепенно постигаем эту новую грань нашего бытия. Люди готовят себя к роли будущих полярников, и в каждом постепенно зреет уверенность – мы сможем, это нам под силу.

Очень мало времени, чтобы продолжить знакомство с городом, и всё-таки порой происходит нечто особенное. Как-то среди толпы я услышал почтительное: Вылка, Вылка…По тротуару не спеша пробирался, опираясь на палку, низенький, старый уже человек в какой-то странной широкополой шляпе, из-под которой на плечи опускались длинные седые волосы. О том, что он был «президентом» Новой Земли (председателем островного совета) я уже знал, а о его дружбе и сотрудничестве с В.А.Русановым мне ещё только предстояло узнать. Об Арктике напоминала и мемориальная доска на бывшей Соборной пристани в честь Г.Я.Седова – определённо, город сохранял традиционные связи с Новой Землей и не почувствовать этого нам, будущим новоземельцам, было невозможно.

Наконец, погрузка закончена, документы оформлены, пора отдавать швартовы. Это произошло 6 июля. Не спеша низкие берега Северной Двины уходят за корму, а навстречу нам плывут один за другим лесовозы под флагами европейских держав. В обозримом будущем уже никакие экзотические флаги не взволнуют наше воображение. Разрыв с Большой Землей ни я, ни мои товарищи не переживаем – нашим единственным желанием было немного отдохнуть на переходе к Новой Земле. Забегая вперед, скажу, что грубая физическая работа присуща любой полярной экспедиции и в наши дни, но тогда мы ещё только обретали необходимую «полярную форму».

На рейд полярной станции Малые Кармакулы по спокойному морю мы пришли за двое суток. Очень сложное побережье – сам залив Моллера не слишком вторгается в пределы суши, зато прибрежная полоса прихотливо изрезана сочетанием множества мысов и больших бухт. Очень много мелких островов с отвесными обрывами, занятых большими и малыми птичьими базарами. На взгорке неподалеку от берега видны четыре постройки и метеостанция с будками и флюгерами. За поляркой высятся пятнистые от снега невысокие каменистые гребни.

Выгрузка началась спустя два часа после нашего прибытия. На берег доставлено 70 тонн угля и немного меньше продовольствия. Уложились за двое суток, возможно, потому, что на помощь морякам пришла вся наша экспедиция. По этому поводу ни у кого нет сомнений – приобретаем с одной стороны опыт, а с другой – в отличие от обычных пассажиров сами становимся в одно положение с моряками.

Из местных достопримечательностей – остатки «летающей лодки», расстрелянной немецкими подводниками в злосчастном июле 1942 года, когда немецкая подлодка U-601 (командир капитан-лейтенант Грау) в поисках разбежавшихся судов конвоя PQ-17 наведалась в залив Моллера. И всё-таки самое-самое в этой части Новой земли – это сама полярная станция Малые Кармакулы, восстановленная после нападения немцев. Её сгоревшая предшественница участвовала по программе Первого Международного Полярного года в 1882-1883 годах. Регулярные метеонаблюдения ведутся здесь с конца прошлого века – самый длинный ряд наблюдений на Новой Земле, что само по себе невозможно переоценить. Отсюда уходили в поиск первые экспедиции во внутренние части Новой Земли. Первое пересечение Южного острова было выполнено врачом Л.Ф.Гриневицким ещё во время Первого МПГ 1882-1883 годов. Сходный маршрут спустя двенадцать лет проложил известный русский геолог будущий академик Ф.Н.Чернышов, много сделавший для изучения Арктики. Не только авралу и историческим воспоминаниям предавались мы – вкусили и местной экзотики: малосольного гольца и яиц кайры, у которых из-за большого содержания жира вареный белок прозрачный, напоминает желе.

На переходе к мысу Столбовому, столь памятному по прошлому году, только-только успели передохнуть. Мыс окружен частоколом скал, которые описывают практически все, посещавшие эти места. При выгрузке на необорудованный берег эстетика пейзажа как-то уходит на второй план. Немного генгруза и до чёрта угля, который доставляется на плашкоуте к берегу навалом, а затем мы затаривали его в мешки и на своих плечах тащили дальше к небольшому подъемнику, который через силу «вирал» мешки наверх. Цемент и муку пришлось перетаскивать чуть ли не по пояс в воде, пока не догадались сколотить сходни, облегчившие нашу участь. Определённо, к Русской Гавани мы обрели неплохую физическую форму и стали квалифицированными грузчиками, без чего полярник – не полярник.

Пожалуй, именно на Столбовом мы познакомились с новоземельскими туманами, внезапными и какими-то безысходными. На погрузке-выгрузке – бог с ними, а если на переходе? Об окрестных ландшафтах говорить не приходиться. Пейзаж от полярной станции на самый изысканный вкус – западное устье Маточкина Шара и прилегающее побережье как на ладони. Неподалёку стоит старый навигационный знак, установленный ещё в 1895 году экипажем крейсера «Наездник». В тот год Ф.Н.Чернышов, обследовал геологическое строение побережья Новой Земли между Малыми Кармакулами и Маточкиным Шаром. Жаль, нам не удалось попасть в Поморскую губу – это всего в пяти километрах восточнее – там в 1888 году было основано становище, служившее базой для многих экспедиций В.А.Русанова. добавив к этим именам А.А.Борисова, приходишь к выводу, что Новая Земля занимает достойное место не только в истории русской науки, но и в искусстве.

Десятилетия спустя я вижу, насколько мои записи тех первых дней пребывания на Новой Земле скупы и порой нерегулярны. Автор в ту пору ещё только учился видеть события в реальном свете и нередко мешал в кучу и главное, и второстепенное, и тем не менее старался разобраться в происходящем. Даже спустя четыре десятка лет хочется выглядеть умнее и предусмотрительней, но увы, увы!... Мы были обыкновенными молодыми людьми своего поколения, добровольно выбравшими не совсем обычные условия для своей деятельности. Если выбросить сугубо полярную экзотику, это записки участника событий – не более чем рассказ об ошибках и их преодолении, о расплате за эти ошибки, о достижениях, оплаченных слишком высокой ценой, всё как бывает в обычной человеческой жизни.

Утром 16 июля справа по курсу открылась Русская Гавань. Я поднялся пораньше, чтобы посмотреть подходы к нашему «зимовью» по радиолокатору. Капитан «Мсты» Г.Д.Бурков быстро ввел меня в курс дела. К моему удивлению эта новая по тем временам техника оказалась относительно простой в обращении и мне, как геодезисту, понравилось работать с ней – пеленги (направления) и расстояния до невидимых в тумане или ночью объектов измерять оказалось довольно несложно. Ледник Шокальского в знак приветствия выслал нам навстречу целую флотилию нежно-голубых айсбергов. В глубине суши отчётливо просматривались невысокие горные цепи, среди которых выделялась гора Ермолаева. Горы слегка присыпаны снегом, выпавшим накануне. Пейзаж значительно менее враждебный, чем он показался мне в прошлом году накануне наступления полярной ночи. Прошлогодняя рекогносцировка даром не прошла – местность опознается быстро и уверенно по всем важнейшим ориентирам. Серенькое низкое небо. Судно, обходя айсберги стороной, пробирается в сложных очертаниях побережья и, наконец, с грохотом вываливает якорь в бухте Володькиной у поморского становища - всё, приехали…

Обстановка у будущей экспедиционной базы спустя несколько дней описана в моём дневнике следующим образом: «На берегу невообразимый кавардак. Груды угля, бочки с горючим, ящики, строительный лес… Лают собаки на привязи. Полтора десятка непроспавшихся личностей бродят среди этого хаоса в тщетных попытках обнаружить необходимое и определить, к чему приложить руки в первую очередь. Голодные, измотанные недосыпанием люди с трудом держаться на ногах… Пытаемся выяснить – всё ли доставлено на берег…Первые результаты ошеломляют – в каждой партии грузов не хватает чуть ли не по десятку мест. Что-то нашли, на остальное махнули рукой, благо общее количество всё же сходится.

Около трёх часов 20 июля «Мста» даёт продолжительный гудок. Слышно, как на судне выбирают якорь. Снова у трубы возникает султан пара и до нас доносится звук прощального салюта, «Мста» разворачивается и направляется к выходу из залива… Против ожидания уход судна прошёл спокойно, без особых эмоций. Два-три человека лениво помахали руками и всё. Тут же повались спать…»

В тот же день мы позволили себе отоспаться не случайно. Наша ближайшая жизненная альтернатива необыкновенно отчетлива – или все вместе выстоим и сделаем задуманное, или кое-как перезимовав, втихомолку разбежимся, чтобы потом не вспоминать. Дискомфорт, физические трудности, жизнь в безвестье – всё это нам знакомо, ведь мы не просто дети войны, мы ещё и поколение без отцов, которые остались на полях боёв или сгинули в сталинских лагерях. Наше время не только научило нас переносить трудности, но и знать – во имя чего. Этого из нашего поколения не вытравить. Отсюда основное требование к себе и к людям – надёжность.

Как должное мы восприняли решение о 14-ти часовом рабочем дне впредь до завершения работ на базе и будущих стационарах. О выходных не может быть и речи. Наш удел на ближайшие месяцы вкалывать на износ, даже обычные человеческие удовольствия – сон и еда, постольку поскольку они обеспечивают нашу работоспособность. И тем не менее, ту нашу жизнь никак нельзя было назвать ущербной. У людей сохранялся интерес к окружающему, и поэтому после окончания дневных работ и ужина желающие ознакомиться с окрестностями отправлялись ещё побродить в округе, разумеется, за счёт сна. Сама жизнь поддерживала нас в активной форме.

Такие прогулки совсем небесполезны хотя бы для знакомства с местностью, тем более что здешняя «история с географией» во всю заявляет о себе через местную топонимику, которая возникла в основном во время посещения Русской Гавани «Седовым» в 1930 году, когда в ожидании «угольщика» участники экспедиции не теряли времени даром. О том, как это происходило, я узнал много времени спустя. Из дневника участника экспедиции на «Седове» геодезиста Г.А.Войцеховского за 6 августа 1930 года:

«Утром сегодня я поехал на берег для мензульной съёмки. Астрономический пункт наблюдать нельзя, так как пасмурно и моросит дождик. Помочь мне поехал Соколов-Микитов. Промерили мы с Иваном Сергеевичем базис рулеткой, и я начал засекать всё, что возможно было. Ивана Сергеевича я отпустил, так как засекать можно и одному, а мензула у меня игрушечная, очень лёгкая».

Принимавший участие в экспедиции известный писатель И.С.Соколов-Микитов решил обследовать небольшую бухту за перевалом позади нашей базы, где среди плавника обнаружил «бутылочную почту» - пробковый буй с надписью «Baldwin-Ziegler Expedition.1901». В защищенном от воды пенале находилась записка на английском языке: «80° 21´ северной широты, 56° 40´восточной долготы. Кемп Циглер. Земля Франца-Иосифа. Полярная экспедиция Болдуина. Двадцать третьего июня 1902 года. Ближайшему американскому консулу. Срочно требуется доставка угля. Яхта «Америка» в открытых водах пролива Абердер с 8 июня. Работа этого года успешна. Огромный склад продовольствия заброшен на санях в течение марта, апреля и мая на остров Рудольфа. Собрана коллекция для национального музея. Отчет обеспечен, зарисована хижина Нансена, есть прекрасные фотографии и слайды. Осталось пять пони и 150 ездовых собак. Нужно срочно доставить сено, рыбу и 30 нарт. Должен вернуться в начале августа не добившись успеха, но и непобежденный. Все здоровы. Двенадцатое сообщение. Буй №164. Болдуин. Корпус связи армии США». В верхней части текста была приписка карандашом «Поспешите с углём».

То, что информация запоздала, никак не отразилось на деятельности экспедиции Болдуина-Циглера, зимовавшей на Земле Франца-Иосифа в 1901-1902 годах. Экспедиция, направлявшаяся на покорение полюса оказалась очень дорогой, очень большой (51 человек!) и малорезультативной. В честь автора находки бухта получила имя Микитова. На следующий день с геодезистом отправился ботаник В.П.Савич – так севернее нашей базы появился маленький полуостров Савича. Большой полуостров, в пределах которого находится наша база, был назван в честь начальника экспедиции О.Ю.Шмидта, а бухта юго-восточнее базы получила имя В.И.Воронина, капитана «Седова». А вот с нашей бухтой что-то не всё ясно. В своём дневнике О.Ю.Шмидт пишет: «Во время одной из многочисленных экскурсий мы нашли одну гавань, абсолютно защищённую, но с очень трудным входом. Мы назвали ее «Гаванью Самойловича». На современной карте такой нет – не та ли это бухта, в которой располагается наша база? М.М.Ермолаев позднее рассказывал автору, что наша бухта была названа в честь сына Р.Л.Самойловича – Володи – не была ли это попытка сохранить на карте имя достойного человека в ту пору, когда самого Р.Л.Самойловича в 1938 году постигла трагическая участь многих честных людей?

12 августа, когда «Седов» уже покинул Русскую Гавань, Г.А.Войцеховский отметил в своём дневнике: «Целый день был сегодня занят составлением карты по легендам. Я заснял только береговую часть Русской Гавани и ближайшего побережья, а вглубь суши я уходить не мог из-за недостатка времени. Теперь я всех сотрудников экспедиции «исповедую». Каждый приходит ко мне и рассказывает, где он был, что видел и как шёл…»

Так или иначе, но большинство названий вокруг нас связано с экспедицией на «Седове» в 1930 году – или это участники экспедиции, или другие крупные учёные-полярники той поры.

Наши интересуются – где же побывал сам О.Ю.Шмидт во время продолжительной четырёхдневной экскурсии по леднику Шокальского? Это вопрос на будущее – прежде надо самим познакомиться с ледником и с тем, что вокруг него.

А пока нам предстоит превратить бывшее поморское становище в экспедиционную базу, пригодную для здешней суровой зимы. Холодный склад почти не требовал ремонта. Уютная банька, увы, без печки – не банька. Однако, восстановить её несложно. Бывшую салотопку, стены которой, казалось, насквозь пропитаны жиром морского зверя, наши механики-водители облюбовали себе под столовую. Здесь работы было побольше. В перспективе два наших трактора нуждались в гараже – его строительство мы отложили на потом. Жилой дом без печей и без оконных рам требовал наибольших усилий. Романов-старший обошёл весь дом, который строил ещё четверть века тому назад, деловито постучал топором по стенам и вынес заключение:

— Глаза страшат, руки делают. Будем жить, ребята…

Его сын Романов-младший (в обиходе дядя Вася) в это время сидел на красных кирпичных развалинах, покуривая, и деловито сплёвывал – ему тоже всё было ясно.

 Часть научных сотрудников поступила в распоряжение плотников и печников, остальные работали на складе. На мою долю выпало приготовление раствора, штукатурные работы, доставка кирпича, уборка мусора и сооружение печей-времянок. Первую такую печь я соорудил в «детской» комнате – из её обитателей самым маленьким со своими 177 сантиметрами оказался я. Печь по своему архитектурному воплощению несколько напоминала известную Пизанскую башню, но грела и не слишком дымила. Зато следующее отопительное сооружение в «девичьей» (временное жильё Ляли Бажевой и Наташи Давидович) носило влияние модернизма и конструктивизма и вызвала некоторые замечания в части архитектуры.

— Разломать? – осведомился я.

— Нет, нет, нет, - в голос заявили дамы.

— Принято, - заключил я.

Единственное отвлечение в это время – короткое празднество по случаю дня рождения нашего кока Жени Дебабова. Мы перевели его в коки, поскольку, по общему мнению, повару при кают-компании как-то не место…Парню стукнуло целых восемнадцать – мало кто из его сверстников встречал свое совершеннолетие на Новой Землею

Работа, работа, работа…Зингер (поскольку он парторг, многие зовут его товарищ Зингер, а другие просто Женькой), проходя мимо меня, не забывает отметить:

— Работай, негр, солнце ещё высоко…

Сам, облачившись в ямщицкий брезентовый плащ с капюшоном, перепоясанный веревкой, конопатит стены нашего будущего жилья и во всю глотку распевает:

— Четыре капуцина пришли однажды в сад.

В саду растут маслины, и зреет виноград…

Затем следует неожиданная смена репертуара:

— Раз в поезде сидел один военный,

Обыкновенный гуляка-франт.

По чину своему он был поручик,

Но дамских ручек был генерал…

Дядя Саша, орудуя топором, отреагировал так:

— Батя наш с духовного на мирское перешел…

Сам Романов-старший любитель истории и, по-видимому, по совместительству занят поисками некого прецедента в прошлом, оправдывающего наше современное житьё-бытьё:

— В ту германскую, когда строили железную дорогу на Мурманск, китайцев-кули нанимали с условиями работать от восхода до заката. А ведь мы сами приехали, да и солнце у нас пока не садится. Давай-давай, ребята, начать да кончить, в полярную ночь отоспимся. А что не так – перетакивать не будем!

База-базой, но не только она. 22 июля наш начальник с водителем Игорем Ружицким выехал с полярной станции для разведки выходов на ледник у горы Ермолаева. «Экипаж машины боевой» отсутствовал почти сутки – оказалось, наши разведчики прошли далеко за трещиноватый уступ ледниковой поверхности под названием Барьер Сомнений (где Зиновий Каневский год назад оборудовал свою выносную метеостанцию) и забравшись вглубь ледникового покрова километров на двадцать, обнаружили ещё один барьер, которого не было на карте.

— По неожиданности вы как Амундсен, - прокомментировал начальнику его поход Олег Павлович Чижов. Возраст (он почти ровесник дяди Саши) и положение давали ему право на независимость суждений. Так или иначе, но выяснилось – ледник большей частью для тракторов проходим. Разумеется, для будущих походов понадобятся не только тракторные сани, но и балок (домик на санях), к постройке которого приступили наши плотники.

Наша жизнь в это время не отличалась разнообразием. Изредка походы за пять километров на полярную станцию в баню, пока не построили своей. Даже здесь в первую очередь отмечается то, что связано с нашей жизнедеятельностью: например, рамы само собой двойные, но и стекла в рамах тоже двойные. Или, оказывается, постройки на полярке и на нашей базе вытянуты торцом навстречу боре – совсем не случайно. Когда повезёт, смотри кино. На полярке – электричество, тепло, уютно, чисто, налаженный быт, работа со строгим чередованием вахт. Всё вместе для нас пока недосягаемая мечта. Небольшой коллектив возглавляет Г.Е.Щетинин, полярник с довоенным стажем. В 1950-1952 годах дрейфовал на СП-2, а ещё раньше защищал Диксон во время нападения «Шеера» в 1942 году.

Кстати, следы войны нетрудно заметить и в окрестностях нашей базы – например, старые артиллерийские позиции на полуострове Савича. Один из промысловых домиков в ту пору явно служил наблюдательным пунктом. На его потолке кто-то изложил бесхитростную полярную одиссею:

В скворечнике этом зимою и летом

Томились матросы, забытые светом.

Прожили три года на Новой Земле

И с богом ушли на большом корабле.

Ушли не все – у берегового обрыва могила с вырезанным на деревянном столбике якорем и звездой.

Иногда начальник собирает нас для обсуждения планов на будущее, которое омрачают два обстоятельства: база требует больше времени и сил, чем мы думали в Москве, да и трудности маршрутов по леднику мы, кажется, недооценили. Начальник считает, что база будет использоваться и после нас и поэтому сил на неё не жалеет. Будущие научные работники (то есть мы) полагают, что такое решение не столько верное, сколько простое, и этим привлекает руководство. Всё чаще мы задаем вопрос – когда же мы примемся за науку? Большинство буквально рвётся зимовать в центре ледникового покрова, где у меня как раз нет особых интересов.

Отношения между людьми в пределах нормы. Правда, попытка начальника заставить вчерашних студентов обращаться друг к другу на вы и по имени-отчеству не удалась, да и важно ли это? А вот «инцидент на крыше» (так окрестили экспедиционные остряки это событие) заставил многих насторожиться.

Замначальника трудился на крыше и, увидев проходящего мимо Зингера, окликнул его и поманил пальцем к себе. Женя такое обращение посчитал недостойным, кратко и выразительно ответил, и продолжал свой путь. Большой чести всё описанное участникам рядового конфликта не делало, но и особого внимания не привлекло. На должный уровень его поднял сам начальник, обратившись всенародно к своему парторгу:

— Евгений Максимович! Нам надо с вами поговорить, - присутствующие наперед знали тему беседы: секретов в зимовочной экспедиции (как и в коммунальной квартире) не может быть изначально.

Начало разговора имело шекспировский оттенок:

— Вы оскорбили моего заместителя, вам придётся подать рапорт об отъезде на Большую Землю.

Однако, в ответе уже прозвучали гашековские нотки:

— Товарищ начальник! А кто правит и кто управляет в нашем государстве? Меня назначило партбюро института, обращайтесь к нему. По отношению ко мне была допущена бестактность, и я объяснил виновнику это – вот и всё!

 Естественно, ничего не изменилось. Общественное мнение экспедиции сочло, что Зингер удачно закрыл конфликт. Нужно только время, которое в череде будней и событий отведёт каждому заслуженное место. (Примечание. Фамилии начальника я не привожу по следующим причинам. В общем, достойный человек оказался не на своём месте – ситуация, которая встречается нередко и на Большой Земле. После экспедиции он успешно защитил докторскую диссертацию и плодотворно трудился, так что его пребывание на Новой Земле нехарактерно для его трудовой и научной биографии в целом. Однако, опусти я некоторые детали, связанные с руководством, целый ряд событий в деятельности экспедиции для читателя не получил бы своего объяснения)

10 августа оба трактора с балком и двумя санями выходят в поход с грузом для строительства станции на ледоразделе ледникового покрова. В походе участвуют оба водителя – Николай Неверов и Игорь Ружицкий, начальник, О.П.Чижов и Зиновий Каневский. Вместо начальника на базе остался Альберт Бажев. Недавний студент оказался сильным организатором. Хотя людей на базе стало меньше, они успешно трудились и за себя, и за уехавших.

Неожиданная новость – с полярки сообщили, что вышел из строя трактор Ружицкого. И это в начале экспедиции! Только забота о тех, кто в трудном маршруте, отвлекала нас от чёрных мыслей. Участники похода вернулись 16-го, доставив груз по назначению. Усталые, измотанные…Дважды трактор Неверова садился в трещины, из второй выбрался только через десять часов. При форсировании зоны трещин под названием Серпантин расстояние по прямой в три километра шли пять часов! Всё это время маневрировали между трещинами, нащупывая обходные пути, пробивая специальными щупами сомнительные места и т.д. По пути выставили 120 вех, но этого мало. Были и весёлые моменты. Стоя на тракторной гусенице Олег Павлович решительно командует водителю:

— Трогай!

По стечению обстоятельств тракторист в тот момент в адрес своей техники прорычал:

— У, зараза!

Не поняв ситуации, учёный муж назидательно заметил:

— Я вам не зараза, я старше вас…

Такое трудно назвать инцидентом – никто себя не уронил, но всем весело.

Со строительством базы мы преуспели. Закончены штукатурные работы. В механической забетонировали опоры под движки. Один уже опробовали – на базе впервые заработал приёмник. Только бы не подвёл транспорт накануне решающих событий – завершение строительства станции в центре ледникового покрова, от которого в огромной степени зависит успех экспедиции. Всё чаще возникает вопрос – как быть маршрутникам, мне и Олегу Яблонскому? Ведь по предварительным планам все переезды по леднику мы должны совершать на тракторах с балками. Разумеется, можно работать и пешком, но тогда запланированный объем наблюдений нам не одолеть, это очевидно. И, конечно, сроки, сроки – слишком много времени отдано стройке. С учётом обстановки надо искать выход – как?

Прошло больше месяца после нашей высадки в Русской Гавани, прежде чем я начал первые маршруты, причём с массой ненужных приключений.

22 августа, можно считать, я впервые по-настоящему побывал на леднике Шокальского, точнее проехал по его восточному краю на тракторе на перевалочную базу вместе с грузом, который в ближайшие дни последует на покров для строительства станции. Перевалка располагается километрах в пяти за горой Ермолаева прямо против гор Бастионы у самого края морены. Начальник считал, что перевалка должна быть точно нанесена на карту.

Пока едем по неровной каменистой пустыне с редкими озёрами, основные впечатления в кабине трактора – резкие броски, тряска и грохот. Со стороны бросается в глаза другое – летящая каменная крошка и талый снег из-под гусениц, изгибающийся словно бумажная лента от непосильного груза двутавровый швеллер буксировочного устройства саней, куски металлической оковки полозьев, истертые до зеркального блеска в колее вместе с деревянной трухой – ненадолго нам хватит саней…Тем разительнее бег трактора с прицепом по леднику в спокойной краевой зоне, где нет больших трещин.

Перевалка – это сейчас груда ящиков и бочек вблизи морены, да тракторные сани, оставленные рядом после похода на ледниковый покров. Пока мои спутники занимались разгрузкой, я отнаблюдал пункт на морене. Начальник записывал и одновременно присматривался к моей работе. На месте наблюдений мы сложили гурий, воткнули в него палку, вырезав на ней «МГГ». Хороший ориентир для трактористов, но не для геодезии. С морены видно, что ледник в полосе в 2-3 километра доступен и для трактористов и для пешего передвижения. Выбрал идеальное место для геодезического пункта за ледником на гребне гор Бастионы.

Начальству идея понравилась и на следующий день мы отправились претворять её в жизнь. Часа за полтора одолели на нашей шлюпке-четвёрке залив по спокойной и ясной погоде. Мы вдоволь наслаждались созерцанием окрестных пейзажей, не подозревая, что обманчивое впечатление лёгкости и удовольствия от предстоящей рекогносцировки обернется для нас первым серьёзным испытанием.

Без приключений высадились в устье речки Неожиданной и слегка оттащив шлюпку на отмель, двинулись к цели. Пробираемся по склонам горы Клёновой. Марию Васильевну Клёнову, основателя советской школы морской геологии, я знал лично и в свою первую экспедицию на Сахалин отправился с одним из её учеников. Вскоре по снежным, под которыми ревела и бесновалась Неожиданная, вышли на ледник и начали долгий и затяжной подъем на Бастионы.

Ещё триста метров вверх по каменистым склонам и тут-то потянуло холодным пронзительным ветром откуда-то с юга. Чем выше, тем ветер сильней, да так, что устоять трудно на ногах. Начальник достал анемометр, который пожужжав, выдал цифру – 27 метров в секунду, 11 баллов по шкале Бофорта. В описаниях особо отмечено: «Производит большие разрушения. На суше вдали от побережья наблюдается очень редко». Штатив удается поставить с трудом, под ветром он ходит ходуном, изображение в трубе теодолита прыгает и мечется так, что наводить невозможно. Все наши усилия зря! С гребня видно, что в море развело волну, и я осторожно намекаю начальнику о возвращении поперёк ледника на перевалку, благо обзор от нас неплохой и особых препятствий на пути, кажется, не предвидится. Начальник мое предложение отклонил, и мы отправились, не солоно хлебавши, прежним путём, оставив на гребне солидный гурий. Выбор места мне не показался, а начальник решил, что ему видней…

К шлюпке мы вернулись вовремя, потому что ещё на подходе увидали, как свирепый ветер уносил её в море, и я успел вцепиться ей в корму уже в десятке метров от берега. Отстоял наше экспедиционное имущество. Начальник вдруг вспомнил, что в морском клубе он был инструктором и решил пройтись под парусом. Кое-как мы приладили на вёсла штормовку и едва оттолкнулись от берега, как нас тут же поволокло жестоким ветром прямо к выходу из залива с перспективой дальнейшего дрейфа к Земле Франца-Иосифа. Последовала чёткая команда возвращаться, но выгрести против ветра мы не смогли (о парусе, естественно, больше не вспоминали).

— На мыс Избушку! – не столь уверенно уже скомандовал начальник. Мы налегли на вёсла, но вскоре снова убедились, что нас продолжает тащить в открытое море. Невесёлая перспектива для незадачливых мореплавателей…

Уже без чётких команд мы развернулись к короткой и злой волне ортом, чтобы спустившись по ветру затем, если повезет, выброситься на берега полуострова Горякова неподалёку от полярки. Я сидел загребным и острее воспринимал обстановку, потому что волны обрушивали на меня свои гребни в первую очередь. Сердце обрывается, когда мокрая банка под тобой рушится куда-то в бездну, а крохотное суденышко, заваливаясь, пропускает под килем шипящий вспененный гребень, а на смену ему поблизости уже вырастает новый. В шлюпке по колено воды, вычерпывать её некогда, ветер пронизывает штормовку, отвратительная сырость, казалось, пронизывает собственную кожу и хлюпает в ботинках. И всё-таки это уже мелочи…Главное в другом: или мы осилим волну и ветер, или ветер и волна - нас, проще некуда. Спустя час наши шансы возросли, и мы навалились на вёсла с удвоенной силой. Продвигаясь вдоль фронта ледника Шокальского, немного защищавшего нас от ветра, мы невольно «прижимались» к нему, забывая об угрозе обвала айсберга – ведь главным врагом оставалось бурное море, угрожавшее утащить нас куда-то к Земле Франца-Иосифа. Казалось, мы еле ползли, пересекая залив Откупщикова. Однако, обернувшись, я увидел на берегу людей с полярки, ожидавших нас – уже одно это прибавило сил. Наконец, беспомощно тыкаемся носом в отмель посреди множества обтаявших ледяных обломков-«щенков», с трудом хватает сил перевалиться за борт…Хватив морского лиха, в хлюпающей от воды обуви вваливаемся в тёплый дом. Видит бог, предусмотрительностью мы не блеснули, но, попав в переделку, всё же сумели выкарабкаться и дешево отделались. Однако, в целом, баланс усилий и результатов не в нашу пользу, не считая опыта. В ближайшем будущем это незапланированное и опасное приключение заслонили другие события, происходившие на леднике.

Вечером 23 августа начался большой поход с заброской стройматериалов для будущей научной станции в центре ледникового покрова. В светлую полярную полночь на перевалочной базе у гурия МГГ забираем груз, крепим его на санях, цепляем балок – всё вместе у нас называется санно-тракторный поезд. Перед выходом – перекус. Пока готовится еда, вместе с начальником отправляемся на привязку ближайших вех по тракторной дороге.

По леднику тянет лёгкий ветер, над тёмно-синей поверхностью моря алая полоска зари. Необычайная голубая мгла разлита вокруг и сама поверхность ледника, изъеденная таянием, вся в огромных кристаллах льда, кажется, исходит голубизной. Глубокую тишину изредка нарушает осторожное журчание воды да хруст талого льда под ногами. Багровая луна плывет в голубой дымке. Заснеженные горы по горизонту словно присыпаны синькой.

Засекаю одним приёмом пару вех – достаточно, чтобы нанести на карту начало нашей будущей тракторной дороги в самый центр ледникового покрова. Кстати, гурий на Бастионах словно и не ставили, хотя начальник уверяет, что видит его. Ситуация, в которой прав тот, у кого больше прав. Пока я могу обойтись без этого пункта, но урок на будущее. Возвращаемся к нашему санно-тракторному поезду в три утра. Стало заметно светлей. Поев, забиваюсь на койку с теодолитом в обнимку, чтобы уберечь го от тряски. Пробую уснуть – не тут-то было: трактор трогается, и началось…Резкие порывистые броски, скрежет полозьев и гусениц, звон металлической посуды, грохот незакрепленных ящиков, скрип дерева – всех составляющих дьявольской симфонии не перечислить. Чтобы не вывалиться с коек, люди упираются ногами в стойки, хватаются за всё, за что можно держаться и при этом героически пытаются спать. В последние недели это постоянное желание.

Первая реакция на остановку (не самая сильная) – Какого чёрта?...Вторая – Мать моя мамочка!...Наш поезд остановился на узкой полоске льда между трещинами шириной метров по шесть-восемь. Выскакиваю из балка с теодолитом и снова ловлю в трубу дальние ориентиры, чтобы нанести на карту это неприятное место. Догадываюсь, что мы где-то в восточной, относительно спокойной части Барьера Сомнений. Это название четверть века назад дано не случайно – участники экспедиции М.М.Ермолаева сомневались в том, что им удасться преодолеть эту часть ледника на своих аэросанях. Медленно, рывками Неверов трогает свой трактор, за которым со скрежетом и визгом продираются балок и грузовые сани. За остеклением кабины видно напряжённое лицо водителя, взгляд которого ищет впереди место понадежней, чтобы ухватиться гусеницами. Орудуя рычагами в своей кабине, он что-то коротко и зло говорит самому себе. За гулом мотора не расслышать, но и так ясно – не для прессы.

На краю трещины балок угрожающе крениться и слегка оседает. Толкаясь, бросаемся его подпирать собственными плечами. Всего в полуметре под ногами голубой провал, в который невольно страшишься заглядывать. Или отстоим наше походное жильё, или загремим все вместе в братскую могилу. Упираемся, как можем, кажется, не выдержит позвоночник, мускулы сводит от сверхнапряжения. Так километра полтора.

Потом поверхность ледника выравнивается. Впереди за полосой снежных болот угадывается пологий подъем без трещин – это второй безымянный барьер. Его оседлала плотная облачность, и нам остается только ждать, пока она поднимется. Останавливаемся на отдых. Здесь наиболее удалённое вглубь ледника место, где я могу определяться по береговым ориентирам. Погода ухудшилась, пошел снег с дождем, усилился ветер, видимость с каждым часом сокращается. Пытаемся отдыхать, но после пережитого сон не идёт. Чтобы скоротать время, обрабатываю записи в полевом дневнике. Потом постепенно погружаюсь в тревожную неровную дрёму. Сквозь забытьё слышно, как спящие бормочут во сне, иногда ругаются, кто-то поднимается, выходит наружу… Люди ещё не пришли в себя и даже во сне их не отпускает пережитое. Просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня за плечо: «Вставай, видимость лучше!»

Действительно, над морем узкая полоска голубого неба, из-за туманного месива проглядывают угловатые отроги окрестных гор. Взваливаю теодолит на плечи и, досыпая на ходу, ухожу вперёд по трассе движения, что отнаблюдать последние точки. Пока устанавливал теодолит, выбрал ориентиры, вдали взревел тракторный мотор. Только-только успел закончить наблюдения, и в балок вскакиваю на ходу. Удивительно, нл в предвкушении ледораздела у всех довольные лица – достижение цели выше усталости и неудобств похода. Это хороший показатель настроения людей.

За вторым безымянным барьером, где начинается очередная зона трещин, гусеничные следы предшествующего похода или стаяли, или засыпаны снегом, и лишь в наиболее опасных местах стоят редкие вехи. Из-за частой смены курса в обход многочисленных трещин это место получило название Серпантин. Граница питания проходит здесь по кромке второго безымянного барьера и, значит, все трещины, расположенные выше и дальше по маршруту движения маскируются снегом и фирном. И сани, и балок по фирну идут ровно, без привычных толчков и рывков. Странно смотреть, как по ровной белой скатерти наш санно-тракторный поезд выписывает сложные фигуры, расходясь с трещинами. Нет-нет из-под снега в стороне проглянет голубой провал, от одного вида которого по спине пробегают мурашки. Часа через два проходим опасную зону и берем по буссоли курс на юг с учётом солидного магнитного склонения.

Белая равнина вокруг и только позади под низкими облаками ещё можно различить очертания гор Бастионы и ЦАГИ. Ветра нет, тишина. Равномерно рычит мотор, мягко шуршит фирн под полозьями. За балком остается ровный широкий след, прямой как стрела. Немного слева возникает чёрная точка – груз, оставленный в прошлом походе. Мы уже близко к цели, дальше наши трактора не заходили и надо проявлять осторожность. Обследуем на лыжах подозрительные места, трактор идет по нашим следам, не отклоняясь ни на метр.

Уже не видно гор на побережье, кругом сплошная белая поверхность ледникового щита с еле заметными на глаз уклонами. Снова необычная насыщенна голубая мгла со всех сторон. В этом походе она не оставляет нас. Невозможно определиться, положение будущей станции намечаем по счислению, точная привязка на потом. Санно-тракторный поезд настигает нас, дверца кабины трактора с треском распахивается и Олег Яблонский трижды палит в низкое серое небо из карабина. Кажется, такое скопление людей посреди ледникового покрова Новой Земли – целых восемь человек! - «имеет место быть» впервые со времени сотворения гигантского ледника. Вот когда на нас навалилась усталость пополам с удовлетворением от достигнутого...

Спустя сутки я с начальником вернулся на тракторе на базу, выставив по дороге дополнительные вехи и определив их высоту барометром. По предварительным оценкам наша станция в центре ледникового покрова Новой Земли находится на высоте 800 метров. Этим закончилась для меня первая разведка будущего района работ площадью около 500 квадратных километров.

Теперь главные события происходили на ледниковом покрове в истоках ледника Шокальского, где погода решительно испортилась. Снег заносил стройматериалы, глина и песок смерзлись. Чтобы получить воду для раствора, приходилось топить сне и лёд на единственной чугунной печке в балке. Разумеется, нужно было доставить ещё стройматериалов, а также продовольствие и кое-какое научное оборудование. Поэтому после необходимого ремонта 3 сентября к ледоразделу вышли оба трактора. В надежде начать геодезические работы с ними отправился и я. За неделю ледораздел принял достаточно цивилизованный вид. Рядом с балком возвышался небольшой домик с жилой площадью 15 квадратных метров (помимо тамбура и холодного склада). Дом, общитый толем, утопал в сугробах. Внутри его оставалось только сбить деревянные койки и установить рабочие стеллажи. Печь сложена, просыхает, скоро её можно будет топить. При мне заканчивали оборудование метеоплощадки, причём в адских условиях – сплошная позёмка, мокрый снег мгновенно нарастает на штормовке, превращая её в ледяную броню. Теперь окончательно стало ясно, что план геодезических работ мы составили там, на Большой Земле, без учёта здешней реальной обстановки…И никто не виноват – какой-либо информации о погоде в здешних местах просто не было, но от этого не легче… Как-то придется выходить из положения.

Вернувшись, я поставил руководство перед выбором: работы по намеченной программе чреваты провалом, изменение методики позволит получить необходимые данные, хотя и меньше, чем планировалось. Тут же делаю альтернативные предложения – серия наблюдений обратными засечками при строительстве второй станции у подножия Барьера Сомнений. Начальник нехотя соглашается.

Людей с ледораздела едва не перебросили на строительство стационара у Барьера Сомнений, когда произошли события, ещё более обострившие обстановку.

Чему быть – тому не миновать. Эта поговорка приходит на ум в связи с ядерной угрозой, нависшей над немногочисленными обитателями Новой Земли в сентябре 1957 года. С ней мы связывали поступление на полярку любой необычной информации (вроде указаний сообщать о всех судах и самолетах), учащение сроков метеонаблюдений, увеличение количества шифровок и т.д. Однажды эта угроза материализовалась ненастным сентябрьским днём в виде тральщика под военно-морским флагом, ставшим на якорь прямо против полярной станции, где я оказался в гостях.

Его командир тут же заперся с Г.Е.Щетининым, чтобы обсудить, видимо, нечто чрезвычайное. Спустя полчаса бравый моряк отправился на причал, а Г.Е.Щетинин, как и положено хозяину, провожал его. Я услышал, как на ходу подтянутый кап-три (на морском жаргоне капитан третьего ранга) осведомился у гостеприимного хозяина: «А что за люди у становища в Володькиной губе?»

— Экспедиция Академии Наук, - ответил Г.Е.Щетинин.

— Как?- изумился, утратив выдержку, морской офицер.- Откуда они взялись? Мне придется со своих матросов респираторы снимать…

Я поспешил на базу, чтобы поделиться с коллегами по крайней мере двумя новостями. Первая – мы накануне долгожданного события. Второе – Белушья губа не знает о нашем присутствии, хотя наше руководство ещё в Москве побывало в одном из тех учреждений, о которых в народе говорят: «выше некуда». Однако!

Ещё чрез несколько дней в Русской Гавани высадился приятный в обращении флотский капитан, вооруженный дозиметром и цифровым кодом, при помощи которого он общался через полярку со своим начальством в Белушьей губе. Для начала он прочел нам лекцию в связи с предстоящими событиями, предусмотрев ситуацию, при которой мы должны были бы оставить Русскую Гавань, если уровень радиации превысит допустимый. В некий день Д и час Ч (о чем мы будем извещены особо) нам предстояло, бросив все дела, собраться на полярке и совместно с её персоналом, ждать решения своей участи. В разговоре выяснилась пикантная деталь.

— Ну, а когда же этот Д и Ч будет назначен?

— Начальство знает, но непременно, чтобы ветер дул с материка.

С присущей ему непосредственностью О.П.Чижов уточнил:

— Стало быть – на нас?

— Стало быть – на нас.

Однако! И этот день настал…Вся экспедиция прибыла на полярку на тракторных санях с харчами и спальными мешками, чтобы разместиться здесь пока не минует термоядерная угроза. После устройства нас собрали за складским домиком, который, как предполагалось, защитит нас от ударной волны. Кто-то из дам поинтересовался:

— А может нас ударить?

— Может,- немного подумав, утешил её капитан.

— А увидим мы это дело? – поинтересовался ещё один из любопытствующих. Помедлив (видимо, такая у него была привычка), капитан ответил:

— Возможно, видимость неплохая…

— А услышим?

Снова с замедлением последовал ответ:

— Обязательно…

— Ну, а если…

Видимо, капитан предвидел этот вопрос – он выразительно лишь махнул рукой куда-то на остров Богатый, где у горизонта на холодном бледном небосводе чётко прорисовывался силуэт сторожевика. За спиной у меня два теоретика срочно принялись высчитывать расстояние от эпицентра взрыва – получилось около трёхсот километров. Я не мог понять, зачем им это понадобилось, пока не услышал вопрос:

— А сколько было у тех японцев на Тихом океане, что посыпало радиоактивным пеплом?

Наш наставник, укрыв нас за хлипким сарайчиком и взглянув на часы, сообщил:

— Сработала! Ждём…

Минут через пятнадцать-двадцать до нас докатились звуки, напоминающие раскаты артиллерийской пальбы, знакомой многим из нас по военному времени, или грохот образующихся айсбергов – каждый из нас в таких случаях оперирует знакомыми понятиями. Звуковая волна пришла к нам с многократными отражениями, а вскоре мы обнаружили, что наши барографы зафиксировали и воздушную волну в атмосфере.

Спустя некоторое время над горами на полуострове Литке поднялось странное облако – ни на что непохожее, включая пресловутый «гриб» из учебника гражданской обороны. Капитан доходчиво объяснил, что мы видим только верхнюю часть гигантского термоядерного монстра. О том, что с ним происходило, свидетельствовали протуберанцы, выпиравшие во все стороны из него. Прошло время – термоядерное пугало то ли растворилось в атмосфере, то ли туман и дымка скрыли его из наших глаз. Теперь нас заинтересовал уровень радиации.

Первые замеры не показали существенных отличий от нормального фона, но, самое интересное, разумеется, ожидало нас впереди. Информация регулярно уходила в эфир, и пока всё шло своим чередом, спокойно и без сбоев. Нашлись добровольцы, которых наш капитан научил пользоваться дозиметром. В самый разгар утреннего сна дозиметрист-доброволец растолкал спящих, неожиданно аппелируя к общественному мнению:

— Ребята, у меня что-то не того…

Уровень радиации приближался к критическому, о котором говорил накануне капитан.

— А где же воин? – некстати спросил кто-то.

Вопрошавшему указали на дверь поварихи. Не помню уж как, но капитан был возвращен к исполнению своих обязанностей, и по выражению его лица мы поняли, что вовремя. К счастью, переполох продолжался недолго, завершился благополучно и на исходе следующего дня мы уже вернулись на нашу базу.

В эти неприятные дни мы получили телеграмму от Михаила Михаловича Ермолаева, поздравившего нас с 25-летием полярной станции Русская Гавань и годовщиной начала гляциологических работ во время Второго Международного Полярного года. Он также пожелал нам успехов в изучении ледников Новой Земли. Это было наглядным примером преемственности в работе исследователей двух поколений. Заслуженный полярник выражал нам доверие, которое было для нас очень важно, потому что пока мы вкалывали в счёт будущих научных успехов. Скрасило вынужденное «термоядерное» безделье и небольшое торжество по случаю дня рождения Каневского. Его друг Яблонский (как никак они знакомы уже лет восемь) ходил и собирал подписи под телеграммой родным: «Спасибо, что воспитали такого человека…»

В целом, первое знакомство с реалиями Новоземельского термоядерного полигона обошлось нам минимальными потерями, к числу которых относилось запоздалое открытие первой в истории архипелага научной станции в центре ледникового покрова, которая получила название Ледораздельная.

Несмотря на чрезвычайную обстановку несколько раз мы ездили на ледник, благо до будущей станции у Барьера Сомнений от полярки с десяток километров. Сумели забросить стройматериалы, а до конца сентября и выстроить жилой дом, такой же, как и на ледоразделе. В самом начале строительства меня попросили на местности отбить линию меридиана. Сказано – сделано, я закрепил результаты наблюдений двумя колами и занялся другими делами. Неожиданно среди людей возникла непонятная сумятица, завершившаяся вопросом:

— Что ты нам дал?

— Положение меридиана, - ответил я с удивлением.

В наступившей тишине кто-то осторожно спросил:

— А где у него север?...

Я впервые столкнулся с особенностью современных географов – неумение ориентироваться на местности при глубоком убеждении в обратном. Все последующие годы лишь подтвердили этот вывод.

Наконец-то я приступил к определению координат вех, чтобы в будущем получить сведения о движении льда – эта работа не имела ничего общего с первоначальной программой. Я начал наблюдать методом обратных засечек, когда координаты каждой вехи получаются независимо друг от друга. Правда, с точностью я явно перестарался, причём в ущерб делу. Чтобы добиться ошибки порядка 0,5метра, я решил наблюдать каждую точку 15 приёмами, и тут же был наказан. Сплошь рядом мне удавалось выполнить на пункте из-за смены погоды лишь 3-5 приёмов. Возвращаешься на пункт наблюдений через несколько дней, очередные три-пять приёмов и очевидный результат – ошибки наблюдений в каждой серии в пределах нормы, а сами серии не вяжутся между собой: за прошедшие дни веха явно сместилась вместе с ледником. Не зря ли я упорствовал, добиваясь каждый раз завершения всех 15 приёмов? Ведь потери времени в условиях неустойчивой осенней погоды огромны. Разумеется, ситуация необычная, не предусмотренная программой моего обучения, но выход искать мне. Всё же целый ряд пунктов я отнаблюдал успешно и, таким образом, заложил а будущее сеть наблюдений за движением ледника.

Строительство станции Барьер Сомнений и другие хоздела не мешают нам дискутировать на разные темы, преимущественно исторические, интерес к которым после ХХ съезда резко возрос. Повод для очередных словесных баталий – роль, которую сыграли в нашей Арктике Рудольф Лазаревич Самойлович и Отто Юльевич Шмидт, причём в качестве основных оппонентов выступали Каневский и я. Зингер время от времени скупо подбрасывал в огонь дискуссии фактический материал, почерпнутый от отца, который в качестве корреспондента-известинца хорошо знал обоих полярных корифеев. Сам же Женя попал в Арктику уже позднее, когда Главсевморпуть возглавлял И.Д.Папанин. Смысл дебатов – кому Арктика и вся наша полярная современность больше обязана – Р.Л.Самойловичу или О.Ю.Шмидту?

Определенно, в наших оценках сказались деформации, вызванные событиями 30-х годов, жертвами которых, хотя и в разной степени, оказались оба наших самых крупных арктических деятеля советской поры.

Но даже с уровня нашей информированности выходит, что решали-то они, в общем, различные задачи. При Р.Л.Самойловиче главным было ресурсное направление, мобилизация природных богатств, на современном уровне представленное добычей апатитов в Хибинах, угля в Воркуте, рыбными промыслами в Баренцевом море и т.д., которых не было до революции. Важно другое - Рудольф Лазаревич начинал, был первым сначала во главе Северной научно-промысловой экспедиции, а затем директором Института по изучению Севера (предшественника нынешнего АНИИ) и с учётом возможностей 20-х годов он сделал всё, что мог. Маршрут к истокам реки Безымянной на Южном острове Новой Земли в 1923 году, когда была обнаружена граница оледенения, проходил даже без спальных мешков или примусов – не потому, что забыли или не выписали на складе. Даже мы, свидетели войны, видимо, не очень представляем, что это был за год в истории нашей страны и уровень тогдашней бедности. И, тем не менее, каждый год проходила экспедиция на Новую Землю, во всю разворачивались комплексные исследования материка в широкой полосе, примыкающей к Северному Ледовитому океану, готовились к походу на Землю Франца-Иосифа, не забывали Шпицберген. Те экспедиции, которыми Р.Л.Самойлович руководил непосредственно «в поле» были успешными, добротными, но не создали принципиально новой ситуации в изученности Новой Земли. После В.А.Русанова должно было накопиться много новой информации, прежде всего, она приобрела новое качество – например, первая геологическая карта Новой Земли в целом появилась только в 1937 году. Пользуясь тем, что Академия Наук находилась тогда в Ленинграде, Рудольф Лазаревич привлек к своим работам много известных академических ученых. Достаточно взглянуть на состав учёного совета Института по изучению Севера той поры: А.П.Карпинский, А.Е.Ферсман. Н.М.Книпович и другие известнейшие имена. К тому времени был накоплен чисто технический, хотя и разбросанный по разным ведомствам опыт: во льды ходили суда, над льдами летали самолеты и даже садились на них. И когда в 1928 году грянула катастрофа с дирижаблем «Италия» и мир бросился на спасение её экипажа, заявку на человечность лучше всех удалось реализовать нам на основе триады: ледокол – самолёт – радиосвязь, которая легла в основу дальнейшего освоения Арктики. Это был звёздный час Р.Л.Самойловича, когда в качестве начальника спасательной экспедиции на «Красине» он приобрёл мировую известность. Он не отказывался от положенной ему доли славы, заработанной для страны. Со всех точек зрения Р.Л.Самойлович был человеком своего времени, причём на уровне, который, пройдя крещение «медными трубами», возможно, начал уставать и подумывать о покое. Но тут появился О.Ю.Шмидт, и первопроходцу пришлось потесниться.

Думается, самолюбие заслуженного полярника пострадало, когда во главе экспедиции 1929 года на Землю Франца-Иосифа оказался Отто Юльевич Шмидт, впервые возникший на арктических просторах. Нужно ещё время, чтобы в полной мере оценить, где в успехах О.Ю.Шмидта его собственный вклад, а где успешная реализация накопленного предшественниками. На следующий год О.Ю.Шмидт руководит экспедицией на «Седове» с посещением Землю Франца-Иосифа и Новой Земли, высаживает на Северной Земле группу Г.А.Ушакова для исследований этого открытого, но не исследованного архипелага. В экспедициях 1929 и 1930 годов Р.Л.Самойлович участвует в качестве заместителя О.Ю.Шмидта. затем следует перерыв в плаваниях и О.Ю.Шмидт становится директором Института по изучению Севера, превращает его во Всесоюзный Арктический институт, возглавляя который, вырабатывает новую дальнюю цель исследований – превращение Северного Морского пути в регулярно действующую транспортную магистраль с ежегодными плаваниями транспортных судов. Основания для реализации такой идеи были: накопился достаточно большой опыт эксплуатации обычных и ледокольных судов в Карских экспедициях к устьям Оби и Енисея, возможности ледокола были блестяще доказаны во время похода «Красина» для спасения итальянцев под руководством Р.Л.Самойловича, когда хорошо показала себя во льдах и авиация. В одной и той же ситуации практически одновременно Р.Л.Самойлович, похоже, вкусив славы, решил, что всё в его жизни достигнуто, а О.Ю.Шмидт увидал перспективу, ради которой стоило рисковать. Ему повезло (или сработала интуиция) – со своей идеей О.Ю.Шмидт удачно вписался в потепление Арктики и, соответственно, улучшение ледовой обстановки в морях вдоль материка. В 1932 году он осуществил свою идею на «Сибирякове» и, организовав Главное Управление Северного Морского пути, становится начальником этого учреждения. Всесоюзный Арктический институт ему не нужен и он возвращает Р.Л.Самойловича на директорский пост. Успехи О.Ю.Шмидта были на руку командно-административной системе, поскольку демонстрировали возможности дилетантов на руководящих постах, где требовались профессиональные знания. Однако его первоначальные успехи в такой обстановке уже в ближайшем будущем (всего через пять лет) обернулись своей противоположностью.

Мерилом деятельности новой организации стало количество сквозных рейсов по трассе Северного Морского пути. Количество таких рейсов с каждым годом всё росло, но оно не было обеспечено ни портовым хозяйством, ни снабжением судов, ни службой ледового и погодного прогноза. И этот разрыв с каждым годом всё увеличивался. Расплата наступила через несколько месяцев после высадки СП-1 в мае 1937 года, когда в сентябре суда в самых разных концах Арктики заполнили эфир тревожными сообщениями. Один за другим ледоколы, ледокольные суда и просто пароходы попадали в ледовый плен, не готовые к нему – их оказалось 26. И это стало началом конца О.Ю.Шмидта-полярника, но множество высших руководителей Главсевморпути (и среди них директор Арктического института Р.Л.Самойлович) заплатили за провал навигации 1937 года жизнью, как «враги народа».

Так выглядит сейчас в общем виде события тех страшных лет, когда человеческие трагедии переплелись с личными амбициями и, думаю, со временем документы позволят лишь детали. И Р.Л.Самойлович, и О.Ю.Шмидт начинали не на пустом месте, их ближайшим предшественником был такой многогранный исследователь как В.А.Русанов (с ним Р.Л.Самойлович летом 1912 года работал на Шпицбергене), в планах которого заложены практически все направления деятельности Главсевморпути, кроме авиации. Но эта тема уже самостоятельного исследования, а пока в наших горячих спорах участники отрабатывают свои личные симпатии и антипатии на двух деятелях советского периода исследования Арктики, нередко отходя от канонизированных портретов в официальных изданиях. Много может дать изучение их взаимоотношений, но это на будущее.

В первой неделе октября мы вернулись на базу и услышали новость – наши запустили спутник.

— А что это такое? – спросил кто-то.

— Он круглый, посылает сигналы: бип-бип-бип; на нём установлены какие-то приборы. На Большой Земле его видно ночью, а у нас – нет.

Исчерпывающая информация! Прохождение в эфире, как обычно, скверное, однако, нетрудно догадаться, что спутник поминается на всех языках через слово. Есть чем гордиться – теперь навечно понятие «спутник» будет связано с Международным Геофизическим годом. Это было так далеко от нас, что никто (включая автора) тогда не подумал, что спустя десятилетия спутник будет изучать ледники. Мир, в котором мы оказались, был на редкость сложным – в нём странным образом сочетались Арктика, термоядерная бомба, спутник и обычные человеческие надежды постичь их взаимосвязи для молодого человека в самом начале самостоятельной жизни было непросто.

Завершение строительного аврала на базе – как обычно, последние доделки, ещё немного, ещё чуть-чуть, самую малость…Начальник не забывает напомнить, что меня для этих работ привлекают меньше других. Очевидно, я должен быть благодарен за это – такое не произносится, но подразумевается. Затем разговор переходит на текущие дела.

— Владислав Сергеевич, вам предстоит заканчивать геодезию на леднике…

— Как только дадите напарника – выйду.

— Вы пойдете один. Точнее, там будет работать Яблонский, но у него своя программа. Он в аналогичном положении…

— Как, на леднике практически в полярную ночь?

— Ну, не совсем полярная ночь…Несколько часов для работы ежесуточно у вас будет. Упускать их нельзя, чтобы повторить наблюдения весной…

— Готов выйти после приказа по экспедиции…

Последовало продолжительное молчание. Наконец, с какими-то мягкими, вкрадчивыми нотками в голосе начальник продолжил:

— Вы сами великолепно догадываетесь, Владислав Сергеевич, почему такого приказа я не отдам. Понимаю ваше неприятие и всё-таки…Попробуйте и вы даже не понять, а трезво оценить свое положение в институте после возвращения. Вы хотите стать научным работником – и без результатов полевых наблюдений? А работать в нашем институте – непросто, гораздо сложнее, чем вы себе это представляете…А вы, кажется, решили остаться без полевых наблюдений, оставаясь на сугубо официальной точке зрения в рамках инструкции. Представили свое положение? Решать вам…

Я решил – хотя мое решение оказалось совсем другим, чем думал начальник. На следующий день я вышел на Барьер Сомнений.

Тем временем на нашей базе для наших научных стационаров отбиралось продовольствие и научные приборы, спешно ремонтировалась техника, и люди готовились к нелёгкой научной вахте в полярной ночи. Мы с Олегом Яблонским вернулись на Барьер Сомнений в только что выстроенный домик, чтобы работать в нижней части ледника. Крупный сильный парень с очень хорошим экспедиционным опытом (вместе с Бажевым в своё время он прошёл через Амакинскую экспедицию, открывшую якутские алмазы) в духовном плане очень сложный и трудный, совмещает в своём характере порой несовместимое – внутреннюю беззащитность с агрессивностью, цинизм с ранимостью. Последствия недавнего развода и предшествующей ему личной драмы очевидны. Наши отношения не сложились ещё раньше, когда Олег ознакомился с моим дневником, оставленным без присмотра. Хотя на этот раз он избегал навязывать свои решения или демонстрировать превосходство, в сложившейся обстановке мы обречены работать порознь. У нас разные сети наблюдений: у него за снегонакоплением и стаиванием, у меня за движением льда.

Будь мы старше и опытней, конечно, мы нашли бы способ объединить усилия и работать вместе, но тогда, почти сорок лет назад, каждый стоял на своем, и не только из-за молодого самолюбия. Совет или вмешательство более умудренного полярника могли бы изменить ситуацию к лучшему, но наш начальник таким не был. Только на самом Барьере Сомнений, наиболее опасном участке ледника, где сравнительно крутой склон высотой под сотню метров перебит гигантскими трещинами, мы работали вместе. Обнаружили домик Каневского, поставленный больше года назад прямо на снежном мосту, о чём Зиновий, видимо, не догадывался. С тех пор обстановка изменилась так, что при попытке войти в это «жильё» размерами с собачью конуру, мы сами едва не оказались в трещине. Определённо, в таком домике и в таком месте жить несколько месяцев мог только человек с крепкими нервами или любитель острых ощущений. Потом в километре от нашего дома-новостройки наткнулись на руины полевого лагеря экспедиции М.М.Ермолаева 1932-1933 годов – остатки палатки, пустую железную бочку, рваное снаряжение и т.д.

Тогда у меня сложилось впечатление, что в маршрутах Олег вёл себя неосмотрительно. Однажды он искренне удивился, когда с наступлением сумерек я взял азимут по буссоли на наш домик. Наступление темноты в незнакомой части ледника не останавливало его – он мог вернуться на ночёвку и заполночь. Поработав вместе подольше, думаю, в конце-концов мы бы объединили наши усилия – но этого не произошло.

Пока мы с Олегом осваивали Барьер Сомнений, 21 октября к нам пришло судно, с которым прибыли овощи и последнее пополнение экспедиции. Один из «новобранцев» - актинометрист и метеоролог Валерий Генин провёл три года на Чукотке. Другим был врач, прибывший к изумлению публики на Новую Землю в канун зимы в габардиновым плаще, модных ботинках апельсинового цвета и даже без шапки. Потрепав по плечу О.П.Чижова и, видимо, приняв его за каюра, он деловито осведомился:

— Как, старина, собачки-то?

— Начальник гидрометотряда, кандидат географических наук…- внёс ясность Олег Павлович.

Теперь мы в сборе. С судна мы получили мы получили свежие овощи. Картошку пришлось разместить в коридоре, хватит её ненадолго. Генин и доктор рассказывают о Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве. Тысячи иностранцев бродили по столице, где хотели – и не взрывов, не диверсий – очевидное противоречие со стереотипами сталинского времени. Но в целом этот фестиваль где-то на самой периферии наших интересов, где-то очень далеко и не актуально.

На следующий день супруги Каневские выехали на тракторе на стационар Барьер Сомнений, где приступили к наблюдениям. Лиха беда начало…Ещё через несколько дней мы с начальником вновь пересекли Русскую Гавань на шлюпке под вёслами местами по свежей щуге и сняли фототеодолитом фронт ледника Шокальского. На этот раз мы очень внимательно следили за ветром, который так и не нарушил тишины накануне наступления полярной ночи.

Зато первая бора в первых числах ноября (далеко не самая сильная) по-своему незабываема. По возвращении с полярки в куту бухты Воронина меня едва не сдуло в море со снежника. Мороз был небольшой, но когда против ветра, казалось, что кожу с лица сдирает тупым ножом. В нашей бухте начал было образовываться зимний лёд, затем припай, который тут же взломало и вынесло ветром. Завершаются строительные работы на базе – складываются последние печи, оборудуется кабинет врача, вытаскивают последний строительный мусор. К октябрьским праздникам кок решил вымыть пол в кают-компании – и первый же посетитель покатился на льду как на катке.

Наша главная задача в это время – заброска зимовщиков на дальнюю станцию в центре ледникового покрова, которая получила официальное название Ледораздельная. В поход отправится только один трактор – второй окончательно вышел из строя. Большинство думает, что станцию лучше открывать в феврале-марте по окончании полярной ночи. По-своему это резонно, особенно по транспортным условиям. Многие считают, что отработку новых методов изучения ледников лучше проводить на стационаре Барьер Сомнений – он доступней. Неизвестно, будет ли радиосвязь с Ледораздельной по «Урожаю». Эта рация предназначена для полевых станов в средней полосе. Даже с Барьером Сомнений связь нерегулярная, Каневский вместо микрофона то и дело щелкает тангентой, изображая морзянку. Наконец, никто не знает, когда в следующий раз Северный флот примется за очередные учения, вроде прошедших в сентябре.

Вечером 4 ноября трактор выехал на перевалку, а спустя сутки зимовщики Ледораздельной – Яблонский, Генин и Хмелевской пришли туда пешком. По радио с Барьера Сомнений сообщили, что видели свет фар – и это всё вплоть до 15 ноября, когда наконец вернулся трактор и люди поведали о своих приключениях в ночном походе.

Лунной ночью с 5 на 6 ноября санно-тракторный поезд благополучно пересёк Барьер Сомнений. Стоянка для отдыха была назначена у выхода коренных пород в километрах трёх ниже Второго Барьера. Испытания начались, как и ожидалось, на участке Серпантин. Так как вехи здесь обросли изморозью, их не было видно а фоне снега и трактор нередко уходил с провешенного пути. 8-го ноября трактор провалился правой гусеницей в трещину и извлечь его удалось только к исходу следующих суток. Когда рушился снежный мост, трещины на морозе ниже -30° парили – в глубине ледника ещё сохранялся тёплый и влажный летний воздух. На Ледораздельную пришли 10-го ноября, и ещё четверо суток потребовалось для устройства всех дел. Переговоры с базой или Барьером Сомнений по «Урожаю» не состоялись – ребятам предстоит зимовать без радиосвязи. Очевидно, в ближайшее время смена персонала здесь невозможна. Где-то у Второго Барьера начальник развернул санно-тракторный поезд на 180° и выслушал от остальных всё, что в таких случаях говориться, а народ у нас на язык не стеснительный. Поход отразился на нём, человек морально сдал, на многое махнул рукой и всё чаще в разговорах обещает летом выехать на Большую Землю. Начальнику, наверное, было бы легче, если бы он регулярно получал приказы и также регулярно отчитывался об их исполнении; без этого он теряется – свойство человеческой натуры.

Наши вернулись с Ледораздельной в разгар «водяного кризиса». Ручей с наступлением морозов иссяк. В сумерках мы напилили огромные кубы плотного фирна на ближайшем снежнике, но растопив их, получили зловонную жижу, настоенную на гнилой морской капусте, которую штормы забрасывали довольно далеко. А ведь совсем недавно берег был завален обломками айсбергов – по каким-то причинам и со ссылками на свой опыт на острове Врангеля начальник отказал в тракторе, чтобы собрать запасы воды в твёрдом виде. Зато теперь нам пришлось ехать в ночь и в мороз на ближайшие озёра и там пешнями рубить лёд, грузить его на тракторные сани и снова разгружать на базе. Глядишь, до нового года хватит.

Когда аврал затихает, на первый план выходят человеческие отношения, причём в их основе лежит, как обычно, баланс наших недостатков (в первую очередь отсутствие опыта) и достоинств (инициатива). Парадокс нашей жизни – определённо начальник сплотил коллектив своим недоверием и коллектив платит ему той же монетой, внешне оставаясь в рамках академической лояльности. На этом общем фоне высвечивались порой, казалось бы незначительные события. Как-то раз в восхищении от какой-то проделки нашего парторга, я бросил по внутренней трансляции известный клич недавних времен:

— Да здравствует товарищ Зингер! Мы все за товарищем Зингером! Товарищу Зингеру…- здесь я, как и положено, выдержал паузу, и в ответ из всех комнат донеслось…ура!

Потом одна из дверей приоткрылась, и заинтересованный голос вопросил:

— Что, власть переменилась?

Пока трудно судить о последнем пополнении, те более, что Валерий Генин был с нами слишком мало. Однако, с доктором нам, видимо, придется непросто. Поглядел он на наше житьё-бытьё и высказался вполне чётко:

— Для этого кончать университет не надо…

Это заявление мы пропустили мимо ушей, тем более, что поначалу он и от авралов не отказывался. Как-то за разбором гнилой картошки док изложил своё кредо:

— Я человек высшей культуры…

Не более, не менее! Потом поставил в известность начальника, что заниматься тяжёлой физической работой как хирург не имеет права. Видимо, правильно – решили все, хотя настороженность в отношении человека «высшей культуры» уже появилась. Позже, когда доктора однажды посетил тракторист с разбитыми пальцами, я оказался свидетелем странной реакции на визит пациента:

— Вам надо промыть рану марганцовкой и перевязать. Чистый бинт у вас есть? Будут осложнения – заходите.

Пациент удалился, не продолжив беседы. Удивительно, но через полчаса та же сцена повторилась со вторым водителем, который, всё же не специально, разбил себе пальцы ключом или монтировкой. Боюсь, пациентов у нашего дока будет немного.

В конце ноября снова началась бора, и температура в жилых помещениях упала до +5°. Объявлен аврал, чтобы обложить стены дома снежными блоками. Снег не только защита от ветра, но и хорошая теплоизоляция – это мы ощутили сразу. В последних числах месяца замерзли бухты, жизнь вошла в некую полярную колею. Период героических деяний завершился, дальше надо было просто исполнять свои обязанности, простые и сложные одновременно.

Прежде чем перейти к дальнейшим событиям экспедиции, несколько сло о собственном восприятии нашего тогдашнего бытия, которое может показаться читателю чересчур суровым и неоправданно трудным. Мы сами сделали свой выбор и сами утверждали себя на избранном пути и нам порой казалось, что всё это нам по плечу. Во всяком случае, сделанное нами в МГГ позднее не подверглось научной или духовной инфляции. При этом мы были не киплинговскими героями, которым

…хотелось не клубных обедов,

А пойти, и открыть, и пропасть.

Нет, слишком свежа была для нас песенка «пропадать нам рановато, есть у нас ещё дома дела!» Своим товарищам по экспедиции я прежде всего благодарен за то, что (выражаясь словами того же поэта) «я с вами прошёл через радость и боль». И к этому мне нечего добавить…

Каневские уже полтора месяца на станции Барьер Сомнений. Менять их предстоит мне и Чижову. Первая попытка закончилась неудачей – изношенные сани развалились на ходу в трёх километрах от базы. За ночь плотники сколотили новые и 1 декабря мы выходим снова. На месте аварии в слабых полуденных сумерках забираем уголь и прочее добро: провиант, личные вещи, кое-какое оборудование и приборы.

В таком походе можно оценить как досталось трактору и трактористу за последние месяцы. На гусеницы смотреть страшно, многие траки разбиты, других просто нет. Чтобы не перегреть мотор, приходится останавливаться каждые 10-15 минут. Из незапланированного – при подъёме на ледник оторвали у саней жёсткий буксир и в темноте на морозе срочно заменили его на мягкий из отслуживших своё металлических тросов. И снова, разрывая ночной мрак светом фар, скрежетом гусениц и кромешным матом лезем вперёд, напрягая глаза до предела, чтобы, не дай бог пропустить очередную веху или не сбиться с занесённого метелью тракторного следа.

Наконец, впереди мельтешиться светлая точка – на Барьере услышали долгожданный грохот и кто-то выскочил наружу с фонарём, то ли от нетерпения, то ли от мороза приплясывает на месте. Стремительная разгрузка, прощаемся с отъезжающими и долго слушаем в ночи затихающий лязг гусениц и гул мотора. Так началась для нас с Олегом Павловичем наша жизнь на Барьере Сомнений.

Первые дни оказались достаточно напряженными. Заново осваиваем хозяйство, а я ещё и новый вид наблюдений. Надо перебросить тонну угля, сваленную на снег, в бункер, потом туда же перегрузить дрова, привести в порядок продуктовый склад, заготовить льда для приготовления еды, освоить печку, во время связаться с базой – и всё это не прерывая наблюдений, осваивая их на ходу.

Первые двое-трое суток я сопровождаю Олега Павловича на метеоплощадку каждый срок. В принципе, метеонаблюдения гораздо проще, чем геодезические работы, и, тем не менее, есть множество мелочей, о которых молчит инструкция: то заиндевеет термометр, то откажет на морозе электрический фонарик, то неосторожным движением заденешь волосок гигрометра и т.д, и т.п. Но это постепенно образуется. Потом актинометрия. Это похуже – сплошной металл и работать на морозе с изящными приборами в рукавицах невозможно, а без рукавиц – бр-р-р! Слава богу, пока везёт с погодой.

Уже полтора месяца мы не видим солнца, такого простого и обычного там, на Большой Земле. За работой, причём рядовой, повседневной мы не замечаем слабых сумерек в полдень. Оба переносим темноту спокойно и, конечно, большая часть нашей жизни проходит при свете керосиновой лампы в занесённом снегом домике площадью всего 15 квадратных метров без привычного городского комфорта.

Хорошая пора полнолуние, когда небо вдобавок щедро усыпано звёздами. Луна заливает бледным светом ледник и дальние горы, отчётливо видны наши следы вокруг домика и заструги чуть ли не до горизонта. Время от времени небосвод перепоясывает полоса северного сияния, и тогда становиться ещё светлей. Приглядевшись, можно различить в ночи вспышки маяка на острове Богатый (до него напрямую с десяток километров) – хоть что-то от присутствия людей. А то можно подумать, что ледник вновь объял нашу планету, что нет ни людей, ни жизни, одно только ледяное безмолвие с морозцем за тридцать пять и ленивым дыханием леденящего ветра. И вокруг тишина, неверная, обманчивая. «…Уму непостижим тот мир, который недвижим» Уже от небольшого ветра начинают петь антенны и оттяжки.

Снаружи часто слышен глухой и непонятный, то и дело повторяющийся шум – это лопаются снежные мосты и осыпается снег, напоминающий винтовочный выстрел, удар – где-то рядом пошла свежая трещина. Вырастет, не вырастет- как повезет

Жизнь в домике приобретает свой ритм. Около 6 часов (я в это время ещё сплю) встаёт Чижов – в 7 у него очередной срок. Если с вечера не осталось ничего съестного, он же затапливает печь. Однако, чаще в кастрюле что-то есть, и топка печи достаётся на мою долю, хотя и после подъёма не раньше одиннадцати. Это не слишком много для сна, потому что с учетом моих ночных сроков наблюдений раньше трёх часов я всё равно не ложусь – как и положено ночнику- «сове». Около полудня у нас лёгкий завтрак (для Олега Павловича что-то вроде ланча), после которого я беру хозяйство в свои руки (всё, что связано с едой) и занимаюсь им часов до 17-18. Времени на это уходит много из-за нашего полярного дискомфорта, когда просто натопить воды – уже проблема. Из-за незапланированных задержек и обед, и вечерний чай нередко смещаются, а в 19 часов наступает мой первый срок метеонаблюдений.

Если нет пурги, на полчаса раньше я приступаю к актинометрии. После срока пьем чай, я мою посуду и заканчиваю топку печи. Иногда перед сном пробуем упражняться в английском, во всю подтрунивая друг над другом, читаем старые журналы и другие издания 30-х годов (которыми нас в изобилии снабдили из академических запасников), реже что-нибудь специальное. В час мой последний срок, который я выполняю в одиночестве, так как не позже 22 часов Олег Павлович забирается в спальный мешок. Вылезать из домика в темь и мороз, особенно в безлунье, не очень приятно. Так или иначе, но первая декада нашего пребывания на Барьере Сомнений прошла спокойно, и мы даже слегка расслабились, но Арктика тут же поставила нас на место…

Ничто в ледяном краю так не быстротечно, как хорошая погода и переход к ненастью дался нам непросто.

10 декабря после полудня (понятие в наших условиях достаточно теоретическое) неожиданно усилился ветер. К моему вечернему сроку его скорость достигла уже 20 метров в секунду (сильный шторм по шкале Бофорта, когда у домов просятся в полет крыши). Несмотря на низовую метель, видимость оставалась в пределах 50 метров. Однако, после полуночи, выбравшись из дому, я обнаружил нечто невиданное. Снег несло сплошной стеной, казалось, воздух стал густым и вязким. В очках нечего было делать и снял их. На всякий случай, чтобы подсветить окно, я поставил на него лампу. Это была напрсная попытка – мутное жёлтое пятно бесследно растворилось в ревущем снежном потоке буквально в нескольких шагах. Наблюдения для профессионала дело чести, но риск действий в одиночку становился очевидным, и я вернулся в домик, чтобы разбудить Олега Павловича. Отправились вдвоем, порой буквально ложась на ветер, растягивая за собой верёвку, конец которой закрепили на какой-то стойке.

Когда мы одолели метров двадцать навстречу ветру (свет в окне давным-давно уже исчез), веревка застряла и О.П.Чижов, как и положено командиру, приняли решение на себя.

— Стойте на месте…- услышал я сквозь рёв пурги, и силуэт напарника растворился в взбесившейся снежной мгле. Стою спиной к ветру, отсчитывая про себя время, и вдруг с удивлением отмечаю над головой свет луны, очевидно, слой метелевого переноса не превышал нескольких метров. Это маленькое открытие скрасило тревожное ожидание, пока сквозь несущуюся массу снега не проявился нечёткий колеблющийся силуэт – это возвращался Олег Павлович. Сразу стало легче на сердце.

Дальше я уже орудовал сам. По метелемеру получил какую-то астрономическую величину переноса снега, превышающую обычную во много раз. Впечатления ночи оказались сильными и поучительными одновременно.

На следующий день, пользуясь ослаблением метели (ветер свирепствовал по-прежнему, но снег выше по леднику, видимо, уже вымело) натянул верёвку от входа в домик и до самых метеобудок. Олег Павлович с удовлетворением комментировал:

— Ну, по такому лееру и поперек Новой Земли в залив Благополучия в любую пургу можно добраться…

Несмотря на отдельные приключения, в целом мы были подготовлены к такому развитию событий. Даже приход начальника 15 декабря, доставившего последние радиограммы и батареи для рации, не нарушил привычного ритма жизни. Не откажешь человеку ни в заботе, ни в смелости.

Пользуясь перерывами в непогоде, благо луна на ущербе оставаясь ещё яркой, я совершил несколько экскурсий в окрестностях домика, подыскивая место для наблюдений за развитием трещин. Скажем прямо, эта затея в дальнейшем не оправдала сбя, но остался сам поиск, который оказался плодотворным по другим направлениям, на нём я подробнее остановлюсь ниже. Хочу только подчеркнуть, что условия нашей жизни не ограничивали круг наших научных интересов. Олег Павлович отпускал меня на такие вылазки скрепя сердце, но, что важнее, с пониманием и доверием, а это для начинающего научного сотрудника немало. В надежде на свободное время в январе я подготовил проект промера со льда перед фронтом ледника Шокальского.

Сама полярная ночь не вызвала у нас отчётливых отрицательных эмоций. Наибольшие неудобства были связаны именно с отсутствием возможностей для полевых работ. Чувства апатии или особой повышенной раздражительности мы не отмечали. И всё же по мелочам что-то новое, причём в отрицательном плане, появилось. Бывали моменты, когда без карабина страшновато отправляться на метеоплощадку, хотя в метель не до оружия, дай бог на ногах устоять. Однажды я буквально шарахнулся от собственной тени в тамбуре, отправляясь на очередной метеосрок. Порой затянувшееся затишье в атмосфере начинало словно давить, ожидаешь чего-то непредвиденного, словно сжимаешься от какого-то внутреннего напряжения. Но всё это по сравнению с богатым и страшным опытом наших предшественников, конечно, мелочи, к которым надо быть готовым. По-своему, наша жизнь на Барьере Сомнений отличалась завидной стабильностью, и у нас не возникало опасений потерять контроль за развитием событий.

Так или иначе, два разных по жизненному опыту и возрасту человека неплохо провели почти месяц в полярной ночи на затерянной в снегах маленькой научной станции у подножия Барьера Сомнений. Во всяком случае, ой дневник не отметил особой радости по случаю возвращения на базу накануне нового 1958 года. Просто был сделан ещё один необходимый шаг в становлении карьеры полярника-исследователя.

Вернувшись на базу, Олег Павлович занялся обработкой наблюдений, я от лица коллектива получил срочное задание выпустить стенную новогоднюю газету. Она получила название «Ньюземельский аллигатор» - очевидный намёк на самозваное родство с популярным журналом.

Ничего полярного в эмблему газеты я не придумал. Она изображала череп в красной пиратской повязке с трубкой в зубах. Ниже две скрещённые авторучки вместо костей, а выше три жёлтых утки в полёте. Девиз был заимствован у автора, понимавшего толк в своём деле: «И мера гордыни всего лишь одна – печать, печать, печать!» Первое интервью было взято у Ляли Бажевой, которая со свойственной ей непосредственностью заявила: «Женщина в Арктике – это вещь!» Оставим на совести редактора дословное воспроизведение неосторожной полярницы, однако в стремлении проникнуть в отдалённое будущее ему нельзя отказать. В газете были помещены три карикатуры на актуальные полярные темы. На первой с датой «1932-1933» по леднику лихо проносились аэросани экспедиции М.М.Ермолаева. На второй с датами «1957-1958» по леднику тащился трактор с побитыми гусеницами. А на третьей с датами «1982-1983» и большим знаком вопроса ямщик в розвальнях погонял тощую лощадёнку среди ледниковых трещин. Автор карикатуры оказался оптимистом, ибо очередной Международный Геофизический год так и не состоялся, в советской науке бюрократы возобладали над поисковиками. Но как раз участники МГГ 1957-1958 годов, честно выполнившие свой долг, в этом виноваты менее всего.

Новый 1958 год мы шумно встретили на полярной станции. В те времена ещё не было нейлоновых ёлок, и в наших условиях праздничное дерево изготавливалось из подручных материалов (боюсь, секрет изготовления уже утрачен) в зависимости от вкусов и умения. Разумеется, наша ёлка была великолепна, как и убранство кают-компании: ватные хлопья на нитях, разрисованные надутые шары-пилоты, елочные украшения из сусального золота и т.д. В отличие от Большой Земли приход Нового года сопровождался ружейной стрельбой и сожжением фальшфейеров. Мы мысленно обратились к нашим близким и получили ответ, хотя, вероятно, и не все. Само собой, были подняты кружки за встречавших Новый год на Ледораздельной и Барьере Сомнений.

А затем пошли повседневные заботы, порой неприятные. При проявлении, из-за отсутствия проточной воды «засолена» часть отснятых фототеодолитных пластинок. Сломался арифмометр (о персональных компьютерах мы в то время ещё и не слышали) и вычисления обратных засечек пришлось проводить по логарифмической схеме, заимствованной из издания с многочисленными опечатками. Справился и с этим, и когда, казалось, наступило самое интересное – промер льда, неожиданный поворот событий разрушил мои планы.

В середине января бора с новой силой набросилась на нас. Порой ветер достигал 40 метров в секунду и в конце концов поломал наш флюгер. Почти неделю продолжался бедлам в атмосфере. Но однажды, воспользовавшись коротким затишьем, я и доктор выбрались погулять по полуострову Савича, откуда открывался хороший обзор. Что за чертовщина – небо в направлении на полярную станцию было явно темнее обычного. Открытая вода, откуда?

Однако, ветер снова усилился и с прогулкой нам пришлось срочно закругляться. А наутро сквозь сон я ощутил, как дом ходит под ветром ходуном. Когда я открыл наружную дверь, то услышал…рёв прибоя! Крыльцо обледенело от брызг, а моя штормовка на глазах стала покрываться ледяной броней. Всё ясно – борой вырвало припай и, значит, мои надежды на промер испарились вместе с ним. И на этот раз Арктика распорядилась по-своему. Не случайно Каневский говорил, что в среднем припай здесь вырывает раз в три года.

Я согласился ещё раз помочь О.П.Чижову на Барьере Сомнений в будущем месяце. Неспешные сборы чередую с чтением полярной литературы. Я захватил в экспедицию свою полярную библиотеку, и теперь она выручает меня. Наши наиболее интересные предшественники помимо В.А.Русанова – М.М.Ермолаев и Р.Л.Самойлович, но их имена с конца 30-х годов исчезают из литературы, теперь-то мы знаем почему. Известно, что у М.М.Ермолаева при аресте была уничтожена докторская диссертация по оледенению Новой Земли. Через двадцать лет нам приходится повторять уже пройденное – вот последствия культа личности для нашей науки. Место Р.Л.Самойловича пока установить сложнее, но и у него встречаются интереснейшие описания. Увы, основной массы наблюдений этих исследователей уже не вернуть и нам часто приходится начинать с нуля. Зингер дополняет список «униженных и оскорбленных» новоземельцев:

 -Был такой видный гидрограф Евгенов, который составил первую лоцию Новой Земли. Есть у меня дома с дарственной надписью, подарил отцу, когда они ещё в Карских экспедициях встречались. Тоже Воркуты хватил…

Перед зимовкой я купил его «Атлас ледовых образований», только-только опубликованный. Не откажешь былому поколению полярников в стойкости и верности избранному пути, несмотря на самые жестокие жизненные коллизии.

Очень тяжело и поучительно читать полярных классиков. Описания экспедиций день за днем повторяют одно и то же, нудно, скучно, часто сухо. За эти внешним фоном трудно проследить, как происходит накопление обстоятельств, определяющих финал экспедиций. Часто этот финал совпадает с кульминацией событий, нередко трагических, как у Р.Скотта или Дж.Де Лонга. Начинаешь перечитывать, чтобы уяснить – когда же развитие обстановки приобрело необратимый характер, невольно примериваясь к нашим условиям. И снова вопрос – что ожидает нас? Наши полярники- «новобранцы» порой интересуются – а что делал Главсевморпуть после М.М.Ермолаева для изучения Новой Земли? Во-первых, изучение геологии продолжалось. А что касается глубинных внутренних районов, то это вопрос особый. Во-вторых, Главсевморпуть – организация морская, главная арена деятельности – сама трасса и океан. Полярные станции тоже обеспечивают моряков. Так и получилось, что недавнего времени «внутренности» архипелагов – сплошное белое пятно и даже достойная карта наших мест появилась всего два-три года назад.

В феврале я отправился снова с Олегом Павловичем на Барьер Сомнений. Думаю, что наш тракторный маршрут-заброска на стационар по своему показателен и в моём дневнике отмечен как «день великих удач и несостоявшихся несчастий». Используя полуденные сумерки 2 февраля О.П.Чижов ушёл на стационар. На следующий день я с Васей Романовым и одним из водителей отправились вдогон тут же после завтрака. Длинным кружным путём добрались с каким-то попутным грузом до полярки, где я забрал свой теодолит, а тем временем наш водитель пообщался со своим другом-механиком. Минут через 20 мы продолжили свой поход.

Без приключений добрались до Усачёвского языка. С моренного вала можно разглядеть сквозь туманную дымку такие же моренные холмы за ледником. Немного правее нашего многократно пройденного пути находится небольшой трещиноватый купол. Наш путь на стационар к тому времени стал наезженной трассой, и у меня не было сомнений в опытности водителя, но видимость оставляла желать лучшего, и я посоветовал ему взять немного влево, чтобы разойтись с куполом на расстоянии. Водитель как-то странно посмотрел на меня и заложил лихой разворот. Это был не лучший способ проявления самолюбия, в чём мы убедились скоро. Очевидно, думали мФ об одном и том же, потому что через несколько минут тракторист задал мне вопрос:

— Где фронт Усачёвского языка?

Вопрос прозвучал вполне своевременно, потому что справа проступали в дымке гребни гор Весёлых (что за шутник дал это название?) и, следовательно, фронтальный обрыв поджидал нас где-то по курсу. Надо было останавливаться…

Я выпрыгнул из кабины и погрузился в «белую мглу», когда при легком тумане отсутствуют тени, и человек теряет привычное чувство расстояний и окружающей неясности. Собрав все свои способности к восприятию реального, я вдруг обнаружил в нескольких десятках метров справа обрыв ледника и покрылся холодным потом, представив, что бы произошло, продолжи мы своё движение…Я вызвал водителя из кабины – у обоих не было слов…И всего-то потеря взаимопонимания на несколько минут – поучительно, дальше некуда!

Определённо, в ситуации следовало разобраться поподробнее. «Белая мгла» буквально слизнула все неровности впереди, и уже одно это заставило быть осторожным. Я подозвал сопровождающего нас пса и подтолкнул его вперед – всем своим видом он показал: ищите дурака…С великими предосторожностями я сделал несколько шагов вперёд и бросил кусок снега, который описав траекторию, упал куда-то вниз. Всё ясно – я почти на фронте ледника, точнее на мощном снежном карнизе, и где-то подо мной обрыв, высотой 5-6 метров. Измеряю расстояние до трактора – двадцать три шага! Мало того, что мы могли совершить полёт в тракторе и пробив метровый лёд озера, уйти на дно – нас ещё накрыли бы сани с грузом! Ободряющее начало поездки. Но если бы это приключение оставалось единственным…

Разворачиваемся на месте и начинаем возвращаться на Барьер Сомнений. Признаков трещин пока незаметно. Ползём строго по прежнему следу, трактор слегка подпрыгивает на буграх, мягко раскачивается в понижениях с рыхлым снегом. Вдруг какой-то непонятный бросок, машина медленно оседает «кормой», гусеницы вхолостую скользят по льду, ходу нет… С треском распахиваются дверцы кабины, люди прыгают на лёд. Осматриваем трактор, водитель возвращается за рычаги. Рёв мотора, судорожные рывки, снег и ледяная крошка снопом летят из-под гусениц, трактор оседает в трещине всё глубже, наваливается на прицеп и, наконец, платформой бурового станка упирается в край трещины. Подкладываем под гусеницы короткие обрезки брёвен. Снова рёв двигателя, летят щепки – безрезультатно и вдобавок порвали ремень вентилятор. Даём водителю передохнуть, он сейчас главная фигура, мы работаем на него. Вася отваливает от гусениц снег, я рублю ломом лёд под гусеницами, чтобы загнать для опоры брёвна потолще. Вкалываем, забыв об опасности. Вспомнили, когда лом, просадив снежный мост насквозь, едва не юркнул в открывшуюся чёрную дыру.

Через полчаса картина понятна – правая гусеница парой траков захватывает край обтаявшей с лета трещины, левая на льду примерно на треть, остальное на снежном мосту. Через два часа непрерывной работы брёвна под гусеницы уложены заново, сани отцеплены. Водитель снова за рычаги, опять напряжённый рёв мотора, трактор, задрав радиатор в небо, делает рывок и плюхается всей массой на лёд. Кажется, вылезли… На тросах перетаскиваем через трещину сани, крепим жёсткий буксир и вперёд на Барьер Сомнений!

Синие глубокие сумерки, разъяснило, крепкий морозец, небо вызвездило. Но невезенье продолжается. При неосторожном развороте вырываем жёсткий буксир. Водитель рассеянно смотрит на дело рук своих – развороченные доски короба на санях торчат как после попадания снаряда, сам короб съехал набекрень, словно шляпа на подвыпившем гуляке. Буксир заменяем тросом, на спусках нам достанется. Сбиваем кое-как короб и трогаемся.

Очередные приключения на перевалке – заехав на огромный снежный надув, трактор угрожающе кренится градусов на тридцать, причём рядом с балком. Если наша машина опрокинется, от балка останутся одни щепки. Кое-как отрабатываем задним ходом. На самом сложном участке ледника мы уже в полной темноте. Ползём от вешки к вешке, чтобы не пропустить ни одной из них, и чтобы двигатель не перегреть. Обе дверцы нараспашку, и мы с Васей таращим глаза в темноту, подстраховывая водителя.

Пора бы появиться и огоньку стационара, похоже, мы уклонились к югу, потому что горы Бастионы в темноте угадываются не прямо по курсу, а немного правее. Неожиданно в свете фар возникает фигура лыжника – это Олегу Павловичу надоели наши блуждания, и он пришёл на огни трактора, чтобы напрямую вывести нас к домику. Расспрашиваем о трещинах, как будто ничего серьезного. Затем дружно вспоминаем, что юго-западнее станции (то есть примерно там, где мы теперь находимся) кто-то видел в конце сезона таяния ледниковый котёл диаметром в несколько метров. Чижов уверяет, что ничего похожего он сейчас не встречал, но такие воспоминания в переполненной кабине трактора создают атмосферу нездорового веселья. Водитель через замерзшие стекла кабины держит в свете фар ненадёжную ниточку лыжного следа, и мы несёмся куда-то в темноту, подпрыгивая на ледяных буграх. Скорей бы…Запомнился один бросок, за которым последовала знакомая мягкая просадка куда-то вниз, но, слава богу, снова катим с грохотом и лязгом, криками на ухо обмениваясь впечатлениями с соседом.

Наконец-то домик, наполовину утонувший в огромном сугробе. Рядом неподвижные закутанные фигуры Каневских и Зингера, истомлённых ожиданием. Заждались! Однако, вздох облегчения тракторного экипажа оказался преждевременным. Пока мы обменивались впечатлениями и переживали встречу, кто-то из обитателей домика поинтересовался – а что это мы привезли? Не меньше минуты мы разглядывали пустую платформу на полозьях, прежде, чем сообразили, что весь груз саней вместе с коробом остался на леднике. Взрыв проклятий нарушил молчание полярной ночи, но делать нечего, надо возвращаться… Груз вскоре найден, но одновременно мы обнаружили ледниковый котел с рухнувшей снежной кровлей метр на два с половиной! Вот где нас качнуло как на волне, и как мы не загремели в тартарары знает только один господь бог или его заместитель по ледникам. Хотя, ледники скорее по департаменту нечистого – в ту ночь разъяренные гляциологи без разбора поносили и того, и другого…

Весьма бравурная увертюра к моему второму пребыванию на Барьере Сомнений. Кажется, из моих рассказов Чижов так и не понял, чего же было больше в этом тракторном маршруте – несчастий или везенья? Ясно, нам перепало в поездке больше среднего и того, и другого, но всё это просто полярные будни. Хотя к этому времени у нас уже накопился всякий опыт, Арктика ещё раз напоминала, что она ничего не обещает и ничего не прощает.

Мы не исключение – досталось и обитателям стационара, с их собственных слов, а также судя по пропускам в журнале наблюдений во время сильной боры 17-20 января, когда у нас на побережье сильным ветром вырвало припай из залива, похоронив тем самым мои планы в части промера. В те дни в домике снегом забило трубу и при попытке топить печь ребята сильно угорели, причём Наташа падала в обморок. Если бы это произошло с остальными, могла бы возникнуть смертельная опасность, но всё обошлось. Когда Каневский, наконец, оклемался и выбрался на метеоплощадку, ему очень помог наш леер, натянутый месяц назад. Кажется, наши стационарщики люди с запросами – леер они нашли натянутыми слишком низко, оттого что снега вокруг домика за месяц накопилось побольше. Перевязать же леер на кольях повыше почему-то не догадались.

Много общих моментов. Оказывается, обе наши смены судят об интенсивности метелевого переноса или силе ветра, находясь в доме, по одним и тем же признакам: дребезжанью печной заслонки, появлению снежной пудры в доме, проникшей через щели в рамах и так далее.

К середине января сильные ветры буквально вымели снег с ледника и в окрестностях стационара. Это нам знакомо и по побережью – там после хорошей боры снег залегает только в понижениях да у обрывов, так что в разгар зимы окружающая местность выглядит очень странно – пёстрой и пятнистой. Но в целом наши стационарщики, кажется, чересчур восприимчивы к проявлению здешних стихий, их оценки острее, эмоциональней. За полтора месяца пребывания на стационаре Каневские и Зингер во многом преуспели. Их возвращение на базу – всего кратковременный отпуск перед заброской на Ледораздельную на смену трём зимовщики, которые с ноября сидят там без связи. В отличие от маршрутников, а также супругов Бажевых (успех которых зависит от глубокого шурфа для отбора образцов), стационарщики сейчас находятся в явном выигрыше – стационары работают, материал накапливается.

На этот раз я провёл на Барьере Сомнений полтора месяца, достаточно заполненных событиями, что показывает содержание дневника: «05.02.58…Пишу после первого ночного срока. Несколько часов назад радостные известия. Во-первых, по радио впервые за три месяца ответила база. Слышно было отлично…Во-вторых, третьего или четвертого был сброс на полярку – предшествующий полгода назад. Мне есть несколько писем. Шестого в полдень к нам должен прийти Сева Энгельгард, чтобы наладить освещение на метеоплощадке, он и принесёт письма.

Посоветовались с Олегом Павловичем и решили, что будет лучше. Если он сам завтра сходит на базу, а послезавтра вернётся с Севой. Сутки я проведу один…без оружия, так как единственный карабин придётся отдать Чижову

Чижов ушел сегодня в 13.55. я отправился в район трещин на рекогносцировку. С дневным светом совсем другое дело. Почти все трещины погребены под снегом. Всё же угадать их днём нетрудно, гораздо сложнее определить под снегом их края. Надо будет посмотреть ещё раз и обдумать – не пришлось бы отложить их съемку до начала таяния. Легко нашел палатку Ермолаева. Оказалось, что в декабре я оставил бур и вешку всего в ста метрах от неё, не увидев остатков лагеря 1933 года из-за темноты…Интересно отметить изменения рельефа ледника. В октябре от остатков лагеря Ермолаева не было видно нашего домика, зато теперь он буквально бросается в глаза. Если послезавтра не испортится погода, установлю динамометры и начну бурить шпуры под термометры.

Сейчас чудные лунные ночи. На юге в полдень по всему горизонту полоска нежной зари. Дней через десять ждем солнца. Погода ясная, ветер до 5 метров в секунду, температура низкая - десятых градуса не хватает до -40°. на снегу вчера было -42°. В общем, начало точно такое же, как и тогда, в декабре.

18.02.58. Чижов и Сева пришли в третьем часу пополудни шестого. К полудню усилилась позёмка и ветер. Им пришлось трудно. Чижов пообморозил физиономию вокруг глаз и нос. Севе досталось больше – он измотался ещё на Усачёвском языке. Я побежал ему навстречу и встретил за несколько сот метров от домика. Парень идет шатаясь, защищая лицо руками от ветра, согнувшись под тяжестью рюкзака. Я надел на себя его карабин, попытался отстегнуть рюкзак, но не смог на ветру сделать это и поддерживал его так, чтобы основная часть рюкзака приходилась по возможности на меня. Севка жалуется на общую слабость, обморожен. Вдвоём с Чижовым втащили его в дом. Силы Севы были явно на исходе и после переодевания, растирания и кружки чая с толикой спирта он лёг спать. Чижов тоже долго приводил себя в порядок. Чтобы дать ему отдохнуть, ещё два срока метеонаблюдений взял на себя.

Олег Павлович вручил мне пачку писем. Их оказалось 17, точнее даже 18, так как два оказались в одном конверте. На несколько дней у нас воцарился чуть ли не семейный уют. По вечерам все трое у стола читаем письма…Сева (5-го у него был день рождения) притащил с собой остатки праздничного пирога и какой-то непонятный коктейль, который перед употреблением надо было сбалтывать.

 7-го, 8-го и 9-го ветер разгулялся до 20 метров в секунду, сильная позёмка. Работать на улице нельзя. Неуёмный Севка не может сидеть сложа руки и вцепился в хозяйство. Вид у него страховитый. Обморожено почти всё лицо и частично шея. Выглядит так, что вполне может играть в фильмах о каторжниках.

Сутки я отдыхал и читал письма. Судя по ним, дома всё в порядке.

12-го в полдень высоко над нами, подсвеченная красноватыми отблесками невидимого солнца, прошла четверка реактивных самолетов. Привет из другой жизни. С 11-го стало стихать. Помогал Севе в налаживании освещения. Провели свет в метеобудки, но порой что-то где-то не контачит. Сева собрался уходить на базу 12-го, но поднялся западный ветер, заряд за зарядом, видимость большей частью в пределах 100 метров, туман. Ушёл от нас 13-го. А к вечеру началась сильная низовая метель, продолжавшаяся до вечера 17-го и с небольшими перерывами до сих пор. Страшно несет снег, ветер порой под 30 метров в секунду, видимость временами ноль. Вчера в полдень за тонким слоем облаков увидали краешек солнца. (Примечание. Зимовщики на Ледораздельной с высоты ледника увидали солнце раньше всех – 5 февраля, зато на базе – лишь 19-го). Сегодня только красноватое пятно на юге. Сумерки сейчас часов восемь – можно жить. Чижов берёт дневной срок без освещения.

Последние двое суток, хотя ветер лезет под 20 метров в секунду, снега несёт меньше, порой неплохая видимость. Вырвал сегодня время, сходил к своим трещинам. Откопал бур, лежавший там с середины декабря, зачистил край трещины и выкопал шурф в снежном мосту, что-то около 5 метров…Если завтра будет видимость, надеюсь установить термометры. Затем очередность такова – установка динамометров, устройство для наблюдений за расширением трещин, снежный шурф. Нужно всего 3-4 дня, а тут надвигается геодезия.

Читал прошлой ночью до 5 утра «Путешествие на Кон-Тики»Хейердала. Замечательная, покоряющая вещь. Вызвала поток детских авантюрных мечтаний…

19.02.58. Целый день метель. Пришлось отложить поход к трещинам. Ограниченная видимость, ветер 18-20 метров в секунду с юга (бора), сейчас, наверное, ещё сильней. Когда всё это кончится? Практически задувает с 6-го, иногда перерыв на сутки и всё заново.

Закрепил термометры в палках-держателях, подготовил войлок и мешковину под пробки-теплоизоляторы, отобрал два термографа. Один хороший день и всё будет установлено Чижов занимался хозяйством, а я заготовил лёд. Если завтра будет метель и я не пойду к трещинам, хозяйничать придётся мне. А будет метель – заметёт шурф.

Вечером прозевал срок связи. Влезли в разговор базы с поляркой. Ни черта не разобрать, сильные помехи из-за метели. Совсем не уверен, слышали ли нас.

Когда же сменят ребят с Ледораздельной? Почему-то беспокоюсь за них.

20.02.58. К трещинам не ходил из-за сильного ветра (20 метров в секунду) – ждали: вот-вот начнётся метель. Только позёмка, но целый день потерян.

В 19 часов на фоне горы Ермолаева увидали горящие фары трактора – отправился на перехват к перевалке. Никогда не видал таких гнусных заструг – высотой до метра, отполированных ветрами и поэтому очень скользких. Несколько раз шлёпался. На перевалке куча народа возится с санями. Кроме смены на Ледораздельную (Каневские и Зингер) полно сопровождающих – всего 8 человек. Поболтали полчаса, раздобыл пару пачек сигарет. Последние новости из большого мира – Хиллари (первовосходитель на Эверест в 1953 году) на Южном полюсе.

Вернувшись, застал удручённого Олега Павловича – всё удивялся, как отпустил меня, а я его утешал и делился новостями. Солнце светило сегодня почти полчаса – хорошо! Впервые отчётливо видели красный диск. По радио приказано слушать с 22-го Ледораздельную. Чёрт возьми, хорошо бы послезавтра получить оттуда последние новости. Как-то там ребята?

24.02.58. Запись сразу за трое суток. Основное событие – оборудование трещин. Погода стоит богомерзкая, температура -25°, ветер 15-20 метров в секунду, не прекращается позёмка. 21-го рубил шпуры под термометры. Приходилось быть виртуозом, прыгая наподобие птички божьей по вертикальной стене трещины. Особенно тяжко с верхними шпурами – лицо на уровне поверхности ледника и позёмка в полном смысле «мордотык». Через несколько минут «морда лица» (по выражению Зингера) покрывается коркой снега, брови, усы обледеневают. Через 15 минут борода – сплошной ком льда, смерзшийся с мехом шапки. На ресницах тоже лёд, очки потеют, ни черта не видно. Иногда спускался в шурф, чтобы прийти в себя, укрываясь внизу от ветра.

Ещё 22-го устанавливал самописцы и рубил под них камеры во льду. С утра погода не очень – над Барьером Сомнений курится позёмка. Издали довольно эффектно, вблизи…В 12 часов снял первые отсчеты по термометрам, в 16 повторил, а дальше позёмка стала угрожающе нарастать. Сплошная дымящаяся стена над барьером, пелена несущегося снега до половины скрывают Бастионы, по леднику в разных направлениях гуляют одинокие снежные смерчи. Над уступом ледника в километре севернее станции времени от времени позёмка выдаёт гигантский заплеск наподобие морской волны, когда она с размаху бьёт в препятствие. Домой добрался нормально.

 Сегодня установил нижний шестой термометр, снял отсчеты и поставил первый 500-килограммовый динамометр. Пришлось тащить на мой «полигон» до чёрта барахла: фанеру, термометры, металлические трубы, динамометры, пешню, пилу, буры, лопату и т.д. – десятки килограммов и всё на себе. Да и работать в одиночку невесело. Олег Павлович в такие дни ведёт хозяйство один, помимо своих наблюдений. В связи с появлением солнца у него в последние дни резко объём актинометрических наблюдений.

Вот уже много дней позёмка продолжается непрерывно. Когда смотришь против солнца – довольно красиво. На всём пространстве вплоть до барьера из дымящейся массы несущегося снега выступают тут и там верхушки заструг. На днях, возвращаясь из трещин, видел очень интересное сияние – полосы нежно-желтого или кремового цвета, вскоре сменившиеся обычными холодными зеленоватыми оттенками.

В ночь с 21 на 22-е на барьере непонятный огонь. Долго и тщательно изучал в бинокль – на светило непохоже. Неужели засел трактор, и ребята вытаскивают его? С вечера 22-го по 10-15 минут вызываю Ледораздельную – ни ответа, ни привета. Сегодня то же самое. На базе за радиста доктор, слышим, как он работает с полярной станцией. Жалуется, что не слышит нас – забыл, наверное, переключиться на наш диапазон. Интересуется, слышали ли на полярке взрывы? Я их слышал, пока работал в трещине – 5-7 подряд и даже думал, что трескается лёд, в связи с чем поставил рекорд подъёма наверх. Но если такое слышно и на базе, это не образование трещин, это другое…Страшно измотался за эти дни, много работаю физически, недосыпаю. Нервы и сердце в порядке»

Следующая запись в моем дневнике подвела итоги февраля.

«26.02.58. Восемь месяцев, как мы оставили дом. Вчера ходил в район трещин. Ночная метель всё к чёрту засыпала: в шурфе под снегом динамометр, термограф и два термометра, вчера же с базы сообщили, что зимовщики Ледораздельной прибыли в целости и сохранности. Слава богу! Сегодня занимался хозяйством в счет дней, проведенных около трещин. Около 16 часов услышали гул мотора. Выскочил наружу и увидал Ли-2 курсом на юго-восток на высоте около 2000 метров прямо над Бастионами. Неужто очередной сброс почти? К сожалению, база сегодня не выходила в эфир и, как обычно, не слышно Ледораздельной»

Естественно, главным событием февраля для нас было даже не возвращение солнца, а смена персонала Ледораздельной – но это, как показало ближайшее будущее, было не всё. Однако, по порядку о походе на Ледораздельную.

Когда вечером 20 февраля я вернулся к О.П.Чижову на наш стационар, люди на перевалке ещё долго орудовали ломами и лопатами, освобождая от снега походный балок, чтобы затем протопить его, наскоро оборудовать и т.д. Поэтому в путь тронулись только на следующий день.

Участок между барьерами на этот раз одолели спокойно – сказался уже полученный опыт. Но ещё задолго до подхода к Серпантину ситуация осложнилась – снегу за зиму выпало столько, что от вех остались одни верхушки. Поиски их превратились в сложную и хитроумную операцию: участники похода выстраивались цепью и буквально начинали прочёсывать море заструг в надежде зацепить добычу. Кто-то обнаружил, что лучше всего такую укороченную веху видно лёжа с поверхности убитого зимними ветрами снега. Счастливчик орал водителю со своего жёсткого и холодного ложа истошным голосом, помогая выразительными жестами:

— Николай, давай!

Как обычно, Неверов старался на метр не отойти от наезженной трассы, в чём, несомненно, был прав. При движении возникли новые трудности, с которыми мы сталкивались раньше – и балок, и сани, на ходу погружаясь в снег, начинали сгребать его перед собой, толкая впереди себя живописный шевелящийся белый холм. Поэтому за короткое светлое время 21 февраля удалось пройти немного и с наступлением темноты поиски очередной вехи прекратились. Осветительные ракеты не помогали – множество стремительно бегущих теней лучше всякого камуфляжа скрывали предмет поисков.

А между тем станция была уже где-то поблизости. В 19 часов – очередной срок метеонаблюдений – выпустили в чёрное небо одну за другой три ракеты. С метеоплощадки Ледораздельной Валерий Генин увидел вспышки, но…Каких только чудес не насмотрелись мы за время пребывания на нашем замечательном острове! Сначала три аборигена снегов не поняли, от кого могли исходить сигналы, зато их дальнейшие действия были абсолютно верными: они зажгли факел и пошли на лыжах по направлению, откуда Генин видел вспышки ракет очевидно, между Ледораздельной и санно-тракторным поездом не было прямой видимости – в противном случае трое зимовщиков видели бы свет тракторных фар. Пока они шли, в кромешной тьме, люди на привале выключили фары. Ребята с Ледораздельной вернулись в своё обиталище ни с чем, но в их жизни появилось нечто новое, сулившее в ближайшем будущем приятные перемены.

С рассветом люди из санно-тракторного поезда обнаружили свои собственные следы буквально в 20 метрах от ближайшей вехи. Не теряя времени, тронулись, и вскоре по маршруту движения стали попадаться новые высокие, не засыпанные снегом вехи – их могли выставить только обитатели Ледораздельной. Значит живы – и это главное!

 Цель похода – станция Ледораздельная выглядела необычно: исчез дом, полностью похороненный в снегу, из которого высовывались нелепо низкие флюгера. По этой же причине, казалось, метеобудки без подставок какой-то остроумец просто поставил на снег, для порядка в ряд. Множество свежих следов, груды золы, каких-то отбросов свидетельствовали здесь о наличии живых людей, однако, приехавшие словно опасались нарушить оцепенение природы посреди ледникового покрова, отдавая инициативу аборигенам. Наконец, посреди груд мусора и множества оттяжек поднялась крышка люка и из него возникла заросшая и прокопченная физиономия, разразившаяся радостным воплем.

Я оставался на Барьере Сомнений до середины марта, но занимался геодезией, выполняя повторные наблюдения на пунктах, чтобы получить данные о скоростях движения льда. На нашей станции Чижова заменил Генин, недавно вернувшийся с Ледораздельной. На базе он получил неделю отдыха – большего мы не могли позволить. 3 марта я отнаблюдал первый пункт – мороз стоял за 30°, но практически не было ветра. При такой температуре работать с изящными микрометренными ветрами непросто. То и дело приходилось задерживать дыхание – при неосторожном выдохе окуляр моментально обрастал кустистой изморозью. Арктика в эти дни проявила самое изощренное коварство. Для невооруженного глаза видимость оставалась приличной, зато из высокослоистых облаков повалили миллиарды и миллиарды изящных кристалликов льда - воздух буквально искрился, и недаром это явление называется алмазной пылью. А в окулярах трубы теодолита плавает и переливается нечто бесформенное – нельзя разглядеть не то что дальних знаков, а даже просто горных гребней.

Решил делать только три приёма. Точность падает вдвое, зато выигрыш во времени даже не впятеро, а, судя по опыту прошлого года, значительно больше. Сделал вычисления – относительная точность определения скоростей движения льда близка к 1% (куда точнее!) – это больше чем достаточно. Выигрыш во времени полностью обозначится, когда я начну работать на большом количестве пунктов. А пока Арктика распорядилась по-своему. Целую декаду день за днём я подходил к теодолиту, уныло заглядывал в трубу, наперед зная, что меня ожидает, и вышагивал часами около инструмента на морозе, пока холод не загонял мня в жильё. Темпераментный сибиряк Генин, кажется, заподозрил меня в каком-то хитром саботаже с оттенком мазохизма, но тринадцатого числа на небесах истощился запас алмазной пыли. Оставшиеся 10 пунктов я отнаблюдал в три дня, сократив время наблюдений по сравнению с осенью втрое – что значит опыт! Обнаружил ещё следы экспедиции М.М.Ермолаева – сломанные нарты, доски, винтовой бур и ещё какую-то мелочь посреди ледника на траверсе Усачёвского языка.

Вскоре к нам присоединился Олег Яблонский. За время работы на Ледораздельной Олег и Валерий не надоели друг другу. Однако, судя по отдельным репликам и замечаниям, при смене всё же произошел конфликт, размеры и последствия которого трудно предвидеть. Олегу явно присуща неуравновешенность в оценках людей, и поэтому изменения отношения к Каневским не заметить просто невозможно. Ребята буквально ощетинились, обнаружив в журнале наблюдений пропуски за время январской пурги.

Со стороы исходная причина выглядит понятной и достаточно никчемной. Оказывается, при смене Каневский выразил удивление и некоторые сомнения по поводу того, как зимовщики Ледораздельной оформляли записи наблюдений. Дело в том, что в системе Академии Наук исследователь, как правило, сам выполняет наблюдения и, соответственно, оформление журнала, помимо требований дела, определяется его вкусом и наклонностями. Однако, в системе Главсевморпути наблюдатель лишь начальное звено в дальнейшем прохождении материалов наблюдений и поэтому действует железный закон – «пишем, что наблюдаем, а чего не наблюдаем, того не пишем». И когда на полях журнала наблюдений Ледораздельной Каневский увидал кота в характерной позе (известную эмблему Олега), его ярости не было границ. Явно не вовремя – состояние трёх ребят, рвавшихся на базу понять несложно. А тут ещё не в меру заботливая Наталья начала пересчитывать мешочки с крупой и консервные банки…Удивительно, что Бажев своим авторитетом не погасил ненужной вспышки страстей. Слава богу, уровень людей в нашей экспедиции достаточно высок, чтобы события вышли из-под контроля, но, увы – похоже, тот самый черный кот, которого Зиновий так легкомысленно подразнил при смене Ледораздельной, пробежал между людьми.

Больше всех изменился сам Олег, но, думаю, его пребывание на Ледораздельной явилось только поводом, а не причиной. Он словно заново оценивает себя на будущее, и не освободившись от груза прошлого, проявляет признаки жизненной умудрённости. В нём происходит переоценка ценностей, впрочем, как и у многих. Наши отношения заметно выровнялись и, тем не менее, не только рецидивы мальчишеского самолюбия мешают нам объединить усилия: основные работы у Олега к югу от Барьера Сомнений, у меня – севернее.

Конечно, надо работать вдвоём – риск провалиться в трещину очевиден. Последний провал весьма показателен – знал, что иду по снежному мосту, но вымотался так, что искать обход не было сил. По счастливой случайности продавил снежную кровлю лишь одной ногой и уже лёжа на тонкой корке сбитого ветром снега ощутил пустоту под собой – провалившаяся нога раскачивалась совершенно свободно. Оставшиеся метры переполз по-пластунски и, выбравшись на лёд, ощутил, что покрылся холодным потом. Мораль – нельзя уставать настолько, чтобы терять контроль над своими действиями. Другие уроки маршрутов: не оказаться с наступлением темноты в незнакомой части ледника, на краю ледника не спускаться по не просматриваемому участку и т.д. риск провала уменьшается, если ходить на лыжах – это дискуссионная тема в нашей экспедиции. После боры мало того, что снег остаётся только пятнами, но его плотность такая, что даже отриконенный ботинок не оставляет следа. Дядя Саша лыжами, например, никогда не пользуется – так традиционно повелось у промышленников на побережье, где снег сплошь и рядом в разгар зимы сохраняется только пятнами.

И, конечно, проклятая бора, непознаваемая и, как говорят, непредсказуемая, которую никак не удаётся понять, чтобы как-то приспособиться к ней. Забравшись на окрестные гребни, видишь порой как она шурует в соседних долинах, тогда как ледник Шокальского тишина. Часто бора, начавшись, не получает своего дальнейшего развития – скатилась откуда-то сверху и вот над самым Барьером Сомнений с его тысячами трещин гуляет множество снежных смерчей, а на самом стационаре лишь лёгкое дуновенье. А высовываться в маршрут опасно – накроет или не накроет? Удержится ли погода на этом уровне или с рёвом и присвистом ветер ураганной силы сорвётся прямо в Русскую Гавань – никто не знает.

Другой вариант – явно мощный поток воздуха несётся вниз по леднику между стационаром и горами Бастионы, вздымая снег так, что он наполовину скрывает горы, а на стационаре – опять тишина. Частенько перед борой падает влажность, появляется особая орографическая облачность, иногда облака-чечевицы целой стаей повисают в округе, причём в затишье.

Когда-то Каневский посвятил нас в свою цифирь, как наши механики-водители называют любую статистику. Бора дует у нас десятую часть всего времени, возникая при своеобразных условиях – сочетание антициклона над Карским морем при одновременном прохождении циклона над Баренцевым. Тогда холодные массы воздуха с востока переваливают через ледораздел ледникового покрова Новой Земли, скатываются вниз к Баренцеву морю по выводным ледникам, а дальше в атмосфере происходит всё то безобразие, которое мы наблюдаем много раз. Никто не знает, как далеко бора распространяется в море, но, судя по отдельным признакам, километров на 20-30. Явно в боре задействован только нижний слой атмосферы – сами много раз наблюдали, как ветер подхватил шар-пилот, потом на высоте окрестных гор отпускает его, и шар взмывает дальше прямо в зенит.

Каневский, пытаясь разобраться в этой проблеме со своих позиций, твердит – бора непредсказуема. Думаю, что это от системы его образования и былого опыта, когда он привык иметь дело с наблюдениями десятков станций и синоптическими картами. А мне-то хуже – надо принимать решение: отправляться в маршрут или нет, когда никто не подскажет и волей-неволей приходится уповать на интуицию и местные признаки не в укор большой науке.

Кстати, и на ледоразделе метелей хватает, но ветер там редко достигает той силы, как при настоящей боре, да и дует с других направлений. Не люблю ещё, когда медленно ложится свежий снежок – он не только маскирует трещины, но и при малейшем ветре начинается такая метель, что впору уносить ноги. Погода для маршрутников не повод для светской беседы у камина, а одно из условий выжить, уцелеть и вернуться омой живым и здоровым.

Завершив наблюдения на системе геодезических пунктов поперек ледника, в середине марта я благополучно вернулся на нашу экспедиционную базу, где неожиданно стал свидетелем дискуссии на тему о причинах таинственного грохота, который мы слушали неоднократно на рубеже февраль-март, причём большинство склоняется к необъявленным термоядерным испытаниям, о которых нас просто не предупредили. Воспитанным в лучших традициях советского времени нам трудно понять, что такое возможно, и, тем не менее, это так… Не случайно полярка готовила взлетно-посадочную полосу на припае, не случайно учащенная программа метеонаблюдений, странное появление военных самолетов, казалось бы, в самое неподходящее время. Щетинин от таких вопросов уходит, но ему не верят. Как назло, в эфире непрохождение и подтверждение «из-за бугра» мы получили с опозданием. Зато с очередным рейсом санно-тракторного поезда поступила информация о Ледораздельной: «Мы видели термоядерное облако!» А там были специалисты, понимающие толк в облаках…

Наших стенаний и жалоб по этому поводу (ведь у нас не было ни радиометров, ни просто респираторов) никто не услышал, и я восполняю этот недостаток в формулировке Олега Яблонского, с которым согласились и остальные:

— Бросили, суки…

За прошедшие десятилетия никто эту точку зрения не опроверг. Вся ситуация типична для советского строя – «судил он и правил с высокого трона не ведая правил, не зная закона». Какие уж здесь общечеловеческие ценности или просто человеческие судьбы… Тем не менее, отправили в Москву шифровку и вскоре получили ответ: слушайте радио. Принялись слушать и узнали – партия и правительство приняли очередной мораторий. Надолго ли?

Вернувшись, я приступил к ремонту и поверке инструментов накануне весенне-летних работ. Мартовские наблюдения также требовалось обработать, надо было также ремонтировать одежду и снаряжение. Своеобразное полярное межсезонье по-своему отразилось на дальнейших событиях – судя по дневнику сплошная текучка. Тем не менее, апрель порадовал нас двумя сбросами почты – лётчики, кажется, решили оправдаться за прошлые грехи. «Бомбили» так прицельно, что одним из мешков с почтой едва не накрыли Г.Е.Щетинина.

Надежды на хорошую погоду в апреле не оправдались. То с ледника налетит бора с низовой метелью, то с запада от полуострова Литке ползёт за зарядом заряд. Разбил на льду базис, чтобы прокампарировать дальномерные рейки. Через несколько дней делаю контрольные замеры – точность отличается в 10 раз. Очевидно, ветер и приливы деформировали морской лёд, а с ним и мой базис. Придётся летом повторить эту работу на суше, сейчас в промёрзшую гальку деревянные колья (по ним-то и проводится промер) не загонишь. Колья базиса на льду, глядя из окон базы, наши часто принимали за гостей с полярки. А однажды я наблюдал, как их облаивал пёс – значит, и собаки подвержены оптическим обманам.

Груза по весне мне пришлось таскать столько, что потребовались сани. Они получились довольно солидными и получили наименование СП-2с, то есть «смерть полярникам, двум сразу». Юмор у нашей публики часто с мрачным оттенком: своеобразие полярного бытия определяет особенности сознания и особенности его выражения. По поводу нашего языка плотник Василий Перов как-то заметил:

— Я-то раньше думал, что научники таких слов и не знают, а они кого хошь научат…

Увы, гордиться нечем. Единственное место, где на спецсловарь наложено табу – кают-компания. Однако именно здесь одна из дам дословно воспроизвела разговор наших трактористов, свидетелем которого оказалась нечаянно, повергнув присутствующих в состояние весёлого шока.

Со временем видно, как люди тяготеют к неформальным лидерам. Их у нас два. Определённо Бажев – сильная личность и к нему тянутся ребята больше из технического персонала, меньше из научных работников. Каневский для Арктики чересчур интеллигентен, он так и брызжет оптимизмом, но его языка опасаются. Он сильнее в духовной, интеллектуальной сфере. У него также большой задел в профессиональной части, так как на предшествующей зимовке он занимался практически тем же самым. Для того, чтобы стать всеобщим лидером Бажеву не хватает именно научного веса – как и большинство, он у стартовой черты. К Каневскому обращаются те, кто связал на будущее свои интересы с Арктикой и не случайно дядя Саша относится к Зинку весьма уважительно. Впрочем, о серьёзном соперничестве здесь говорить не приходится – оба наших неформальных лидера порой месяцами не видят друг друга. Несколько человек, сохраняя индивидуальность, поддерживают равные отношения с обоими.

Наш идейный вождь Е.М.Зингер из-за своего характера в особом положении и обладает даром генерировать в других чувство юмора и оптимизма. Это ценнейшее качество нашего парторга, которое делает его по-своему незаменимым. Судя по рассказам свидетелей защиты его диплома, это качество было у него и раньше. Пять лет назад Женя выбрал тему «Рыбная промышленность Мурмана», честно прошёл практику на рыболовецких тральщиках и диплом получился вполне приличным, причём в качестве приложения дипломант представил десятки бумажных этикеток к рыбным консервам. Когда защита закончилась, заведующий кафедрой североведения МГУ, известный гидробиолог, член-корреспондент Академии Наук, полярник и просто хороший человек В.Г.Богоров, предварительно поздравив новоявленного североведа с успешной защитой и продемонстрировав присутствующим приложение к диплому, выдал заключение:

— Закуска есть, можно приступать…

Вся деловая связь с Москвой идёт у нас по радио через полярную станцию. Наш приёмник с трудом извлекает из эфира обрывки знакомых мелодий в исполнении Кристалинской, Пьехи, Трошина или остроты Шурова и Рыкунина. Даже среди помех звуки «Красной розочки», «Истанбул-Константинополиса» или «Ландышей» заставляют вздрагивать недавних завсегдатаев танцплощадок. И всё же в целом происходит своеобразная девальвация лёгкой музыки в пользу кино, которое мы можем посмотреть на полярной станции. Неизменным успехом пользуются «В добрый час» по пьесе Розова или «Дом, в котором я живу» (сценарий Габриловича). К сожалению, нет таких лент, как «Карнавальная ночь». С которой началось вторжение на экран Гурченко, и «Летят журавли» (тоже по розовской вещи). Содержание этих фильмов неоднократно пересказывают те, кто успел их посмотреть на Большой Земле. Наши заочные симпатии к последнему фильму не пострадали от нападок В.Кочетова, докатившихся и до наших отдалённых параллелей.

Ещё в полярную ночь навалились на серьёзную литературу. Из академических запасников нас снабдили изданиями 30-х годов, по которым большинство впервые познакомилось с творчеством Хемингуэя, Олдингтона, Манна и других западных корифеев. Присматриваемся к вновь появившимся из небытия на печатных страницах Заболоцкому и Цветаевой – «это мы не проходили, это нам не задавали». Ещё новое имя – Борис Слуцкий: «Давайте после драки помашем кулаками…» с пронзительным тоскливо-торжествующим завершением: «За то, что не испортили ни песню мы. Ни стих, давайте, выпьем, мёртвые, во здравие живых».

Неожиданно стал свидетелем создания местного, сугубо полярного, в меру солёного фольклора:

— Давно это было, когда прежние полярники, а, может быть, промышленники зимовали, - рассказывает в кают-компании дядя Саша, - так и так, приходит на зимовку распоряжение – Ивана такого-то отпустить к своей Марье с учётом неблизкой дороги на полгода. Собрался Иван, запряг собак в упряжку и пошёл, ну и в срок возвратился. Само-собой, расспросы:

— А что, ты, Иван, сделал во-первых, когда добрался?

— Зачем посылали, то и содеял.

— А во-вторых?

— Ну, повторил…

— Это хорошо…А в-третьих?

— Лыжи, ребята, снял…

Неожиданный поворот сюжета повергает слушателей в хохот, тем более Романов-старший по-своему интеллигентен и в своих рассказах и прибаутках не позволяет пересола.

На Большой Земле своя духовная жизнь, у нас своя, возможно неполная, в чём-то ущербная, но всё-таки своя. С интересом следим за прессой (когда она поступает к нам при очередном авиасбросе), где у авторов публикаций на полярные темы отчётливо прослеживается стремление за ссылками на героику будней, романтику подвига, уйти от глубоких исследований реалий полярной жизни, в том числе и в духовной сфере. Нет попытки объяснить почему и зачем идут люди на заведомые трудности, зачем им это нужно и что даёт. Обыватель на Большой Земле уверен – заработок, но мы-то знаем, что это не так. Ещё, разумеется, научный материал на будущее, но и это не всё – много наших сверстников соберут его гораздо более простым путём. Стремление обогатить себя жизненным опытом? Мы считаем, что он настолько специфичен, что неизвестно, как использовать его там, на Большой Земле.

Может быть, признание? Но о каком признании идёт речь, если наши близкие и знакомые толком не знают, в каких условиях мы здесь находимся. Собственно только теперь, очутившись в реальной Арктике, мы начинаем постигать меру свершений наших предшественников, таких как Г.А.Ушаков, М.М.Ермолаев, Н.Н.Урванцев и другие, причём из людей, известных стране. А сколько было ещё неизвестных и непризнанных? Явно горячая, актуальная проблема, но со времен Бориса Горбатова (это довоенные 30-е годы) писатели не берутся за полярную тематику. Пример Джека Лондона (хотя у него не Арктика и другая социально-общественная среда) показывает, что для литератора важно окунуться в полярную жизнь, жить ею, а это не всем дано. Поэтому любителям скользить по поверхности из пишущей братии от нас достаётся немилосердно, и не только от нас. Всеобщим успехом пользуется история, которую мы услышали ещё во время пребывания на Диксоне о приключениях некой корреспондентши. Тоже фольклор, причём по рецептам добротной полярной травли, когда оценить, где заведомая выдумка, а где реальная основа практически невозможно.

Со ссылками на секретность и обещаниями дать возможность написать в обозримом будущем, представительницу одной из центральных газет вовлекли в некий таинственный полёт с условием не задавать вопросов. А действия экипажа, между тем, были действительно странные – каждые 15 минут открывалась дверь и механик пинком выталкивал наружу … тюк сухого сена. Наконец, под самым большим секретом даме объяснили:

— Академики обнаружили на Северной Земле живого мамонта и его своим ходом гонят на Диксон, а мы обеспечиваем его харчами. Разумеется, мировая сенсация и только для вас. Готовьте пока материал, ну, а остальное, сами понимание, в руках начальства…

Говорят, материал был написан и даже получен в одной из редакций. Корреспондент правильно поняла, что Арктика – страна чудес, где чего только не бывает, но не учла мужского коварства, которое в высоких широтах порой принимает изощрённые формы. А вот за что провели доверчивую женщину, полярная молва многозначительно умалчивала. А где умолчание, там простор домыслам.

Однако, к делу…Ещё до начала фототеодолитной съёмки мне предстоит разметить специальными знаками участок ледника между горой Ермолаева и нунатаком с отметкой 198 (высота 198, как по-военному называли мы его). Груза у меня так много, что на этот раз мне выделяют помощника – то плотника Василия Перова, то кока Женю Дебабова. Район работ вблизи фронта ледника, множество трещин. Одна из зон трещин имеет выразительное название – Голубой ад. Постепенно осваиваемся в этих местах, принимаем иногда необычные решения. У Барьера Сомнений я часто проходил по блокам льда между трещин, а здесь среди ледяных развалов местами легче найти путь по снежным мостам в самих трещинах по бесконечным ледяным коридорам, не поднимаясь на поверхность самого ледника. Сказали бы мне о таком год назад – не поверил бы…Не легче порой и на морском льду. У фронта ледника как-то запоролись в валы сжатия в несколько метров высотой, разбитых на отдельные блоки. При малейшей неосторожности с таким блоком можно рухнуть в морскую воду и над головой у тебя останется ледяной купол, до которого не дотянуться и маленький клочок неба, чтобы замерзая проститься с ним. Ещё один район, где без острой необходимости появляться не следует.

В меру задиристая (но без недоброжелательности) молодежь с полярки даёт понять, что наша экспедиция нетипична для современной Арктики. Старшее поколение полярников с высоты своего жизненного опыта относится к этой проблеме индифферентно. Наши тоже в своей массе считают её неактуальной, потому что среди нас не произошёл ещё отбор будущих полярных кадров: пока ещё только мы выбрали Арктику, но Арктика ещё не выбрала нас. С нашей стороны в дискуссиях на эту тему в прошлом наиболее активны Зингер, Каневский, меньше Яблонский и, конечно, не обошлось без меня. Бажев со значительным видом помалкивает, так как по своему складу ему больше удаются решения на уровне «да-нет». Олег Павлович свою позицию излагает примерно так: «оно, конечно…», но в конце концов у него обязательно присутствует: «но с другой стороны…», предоставляя присутствующим делать свой вывод. Однако, не слишком образованная в духовном плане экспедиционная молодежь часто путает двуличие с диалектикой – ведь воспитаны мы на недемократических решениях, причём без привкуса сомнений. А Чижов своими пассажами заставляет нас раздумывать, а мы к такому не слишком готовы…

Для нашего доктора-энциклопедиста роль Академии в Арктике в прошлом просто очевидна, зато всё настоящее вызывает у него ощущение скуки и неприятия.

А проблема интереснейшая, прежде всего, с точки зрения организации науки и взаимодействия разных ведомств, тем более, что материал для размышлений остаётся фактом – Академия в полевых работах Великой Северной экспедиции в пределах Арктики не сыграла особой роли. Это тем более обидно, что «по соседству» на Камчатке работал С.П.Крашенинников, а на Аляске Г.Стеллер. Четверть века спустя научную часть программы экспедиции В.Я.Чичагова разрабатывал сам М.В.Ломоносов, что говорит само за себя.

Хотя академическая экспедиция второй половины XVIII века с участием таких корифеев как И.И.Лепёхин или Н.Я.Озерецковский и не вышли в Арктику, но в их отчёты включен великолепный обзор В.В.Крестинина по Новой Земле, который сам едва ли покидал пределы родного Архангельска, но честно оправдал звание члена-корреспондента Российской Академии Наук. И, разумеется, академик П.Ле Руа не бывал в Арктике, но оставил такую работу о робинзонаде четырёх поморов на Шпицбергене, которую будут читать и перечитывать ещё долго после нас. На современном сленге таких исследователей зовут «обобщателями» и, хотя учёные-полевики смотрят на них свысока, свой вклад они сделали неплохой.

В первой половине прошлого века Академия в Арктике представлена яркими именами А.Ф.Миддендорфа (работы на Таймыре) и К.Бэра с его новоземельским вояжем. Оба соединяли в себе качества хороших полевиков-экспедиционников и аналитиков-натуралистов одновременно. Это было новое, яркое поколение академических учёных-полярников, причём в хорошей связи с предшественниками. Это А.Ф.Миддендорф вытащил из забвения одного из великолепных рядовых Великой Северной экспедиции – С.И. Челюскина, которому почему-то не повезло у современников, не оценивших по достоинству подвиг отважного штурмана – маршрутную съемку вокруг северной оконечности материка Евразии. Да и в конце XIX века на хмуром арктическом небосклоне блистали имена академических геологов Ф.Н.Чернышева (исследователя Тиммана, Новой Земли и Шпицбергена) и начальника экспедиции на «Заре» Э.В..Толля, погибшего при поисках Земли Санникова, но до этого основательно изучившего Новосибирские острова и север Якутии. Определённо, в прошлом у Академии Наук есть чем отличиться по арктической тематике.

Конечно, Главное Управление Северного Морского пути возникло значительно позже. Но в Арктике успело очень много, и противопоставлять деятельность разных организаций бессмысленно. ГУСМП – организация, прежде всего, прикладная, её цель и задача – арктическое мореплавание и, соответственно, главная роль в ней принадлежит морякам. В системе Главсевморпути работает Арктический институт, который в прессе неслучайно называют полярной Академией наук, но, те не менее, его главная задача уже – обеспечение научной информацией арктического мореплавания.

Кстати, и сам основатель Главсевморпути О.Ю.Шмидт был академиком и даже вице-президентом Академии Наук, а В.Ю.Визе, главный разработчик теории ледового прогноза, стал членом-корреспондентом Академии Наук. Несколько лет назад исследования АНИИ в Центральной Арктике докладывались на Президиуме Академии Наук и результаты, особенно открытие подводного хребта Ломоносова, заслужили у академических учёных высокую оценку. Начальник Главсевморпути В.Ф.Бурханов, судя по многим отзывам, относится к Академии Наук хорошо. Недаром года два-три назад целый ряд наших корифеев и среди них Г.А.Авсюк и П.А.Шумский приняли участие в экспедиции Север-7, побывав на многих ледниках Арктики. В это время академик Д.И.Щербаков и доктор геолого-минералогических наук М.В.Клёнова вместе с другими академическими учёными посетили дрейфующие станции СП-3 и СП-4. можно обсуждать, насколько эффективно (это вечная тема), но взаимодействие Академии Наук и Главсевморпути в Арктике очевидно, как и заслуги этих организаций. Мы сейчас крепим это взаимодействие на будущее. Арктика, как и наука, бескрайна и всем в ней найдется место, было бы желание и способности – это для тех, кто сейчас делает свой выбор.

В середине апреля институт запросил согласие О.П.Чижова на руководство экспедицией, начиная с 1 июля. Всё шло к этому. А пока после бурных дебатов наши планы на ближайшее время выглядят следующим образом. Супруги Бажевы вместе с обоими Романовыми и умельцем на все руки Севой Энгельгардтом едут на Ледораздельную для проходки глубокого шурфа с отбором проб и их анализом на месте. Иван Хмелевской с помощником в ближайшее время отправляются на Барьер Сомнений, чтобы заложить скважину для измерения температур льда. Олег Яблонский и я будем тянуть наблюдения наверх, покуда хватит сил и возможностей.

По-прежнему вести с Ледораздельной поступают к нам с обратным рейсом трактора. Однако, Зингер ещё до своего отъезда на станцию с помощью радистов с полярной станции, что называется, сварганил какой-то приёмник и теперь на ледниковый покров с полярки каждые пять дней передают информацию блиндом (то есть в одну сторону). Глухонемая Ледораздельная обрела слух. 25 апреля на этой станции произошла очередная смена персонала, а на следующий день с Барьера сомнений привезли Олега Яблонского, заболевшего воспалением лёгких.

С кем-нибудь из рабочих, а чаще в одиночку, я продолжаю свои работы в нижней части ледника. Огромный расход сил и времени, а результаты пока скромные. Будет ли их достаточно, чтобы уверенно судить о процессах на леднике? Определённо, геодезические наблюдения следует пополнить какой-то другой информацией, в первую очередь о морфологии и колебаниях ледников. Чтобы убедиться, что такие данные можно получить в наших условиях и был предпринят маршрут на ледник Лактионова. Уложился в сутки, одолев около сорока километров.

Неожиданные результаты, что и говорить. По совокупности данных край ледника Лактионова без существенных изменений, как, похоже, и у ледника Шокальского. Но как тогда быть с отступанием ледников Новой Земли, о чём ещё в начале ХХ века заявил В.А.Русанов? В отличие от своего соседа Шокальского, ледник Лактионова кончается на суше, его поверхность гораздо ровнее, почти без трещин. Недалеко от его края есть наледи – а это уже информация особого рода, крайне важная. И для меня, потому что на аэрофотоснимках я должен учесть это, чтобы правильно наметить положение края, и для специалистов по режиму – выходит, ледник «тёплый» с нулевыми температурами.

Не верилось, вода – зимой в Арктике. Правда, об этом рассказывал Каневскому М.М.Ермолаев, даже в трудах М.В.Ломоносова со слов поморов упоминается: «На Новой Земле и Шпицбергене из-под ледяных гор ущелинами текут ручьи и речки». Всё подтвердилось через несколько дней. Захожу в комнату Олега Павловича и застаю его разматывающим мокрые портянки.

— Точно, есть вода, - горячится главный гидрометеоролог.- Час назад с ходу на лыжах влетел, аж валенки промокли. Значит, действительно наш ледник тёплый, с нулевой температурой, вот оно как!

Очень важный вывод, имеющий чрезвычайное значение для оценки всего режима, строения толщи, общей динамики ледника и так далее. Новость вызвала бурное обсуждение в кают-компании. Только доктор не может простить Олегу Павловичу мокрых портянок. Вставляет своё, горестно качая головой:

— И это метод научного познания…

В общем ажиотаже на его слова никто не реагирует.

За время зимовки меняется не только внутренний мир полярника, меняется и его внешность. Претерпела существенную эволюцию и наша одежда, прежде всего наметились различия у обитателей базы, стационаров и у маршрутников. Во время строительного аврала её основу составляли пресловутый ватник и не менее знаменитые «прохаря»(кирзовые сапоги), а из головных уборов преобладали шапки-ушанки с поднятыми ушами. Штормовки в то время мы всячески оберегали от извёстки и цементного раствора и поэтому не носили. Почему-то в первое время большинство предпочло постричься наголо.

— Зека, настоящие зека, - не раз отмечали видавшие нас. Позже различия в одежде определялись характером деятельности. У работяг тон задавали механики-водители. Штормовые брюки с высокой спинкой на помочах они надевали поверх ватных брюк и телогрейки, перепоясывая широким армейским ремнём с бляхой. Научные работники в пределах базы предпочитали лётные меховые куртки, реже шубы, в непогоду или мороз дополняя их меховыми брюками. В бору поверх напяливался ещё штормовой костюм на размер-два больше. Для наших условий это была удовлетворительная комбинация за исключением маршрутов.

Особенностью маршрутов были резкие перепады в нагрузках, потому что идти с рюкзаком – это по затратам энергии одно, а придя на точку, работать с теодолитом – совсем другое. Поэтому даже на зимних переходах я и Олег использовали штормовку, надетую на свитер, дополняя гарнитур в сильные морозы байковой курткой. Такая же многослойка защищала нижнюю часть туловища. Разумеется, без ветрозащитных брюк мы не рисковали надолго оставлять жильё. Однако, чтобы работать с теодолитом на морозе, когда нагрузки минимальны, мне приходилось таскать с собой ещё меховую куртку. С приближением весны Олег зашил у своей штормовки застёжку на груди – получился анорак, и я последовал его примеру. «Новое» изделие получилось удобным и прочным – избавившись от десятка пуговиц, мы повысили его надёжность. Сделать анорак непригодным для носки можно только разорвав его пополам. Я несколько увеличил капюшон, и поэтому проблем с обморожением лица ни на Новой Земле, ни позже у меня не возникало.

Большие изменения у маршрутников со временем произошли в характере и количестве полевого снаряжения. Поначалу мы старались забрать с собой в маршрут всё мыслимое и немыслимое – на фотографиях той поры я обвешан фотоаппаратом, анероидом, вооружен ледорубом и геологическим молотком, всё это помимо карабина, страховочной верёвки, ледовых кошек и так далее. Всё вместе взятое оказалось страшно неудобным, а, главное, найти необходимое в нужный момент было просто невозможно. Однако весной 1958 года естественный отбор завершился: силуэт маршрутника обрёл законченность и стройность – рюкзак да карабин - вот всё, что висело на его плечах. Правда, иногда к рюкзаку пристёгивалась полевая сумка. Остальное, когда в этом возникала необходимость, принимали на себя сани. Примерно тогда же мы, наконец, поняли, что лыжи в нашем положении незаменимая вещь, и тем не менее, так как одновременно приходилось работать на леднике, коренной суше, моренах и даже нунатаках, с ними возникала масса проблем. В качестве основной зимней обуви хорошо зарекомендовали себя валенки, и даже на лыжах. Если в начале зимовки мы опытным путем пытались варьировать с обувью (кирзовые и геологические сапоги, горные ботинки и так далее), то с приближением тепла универсальной обувью стали рыбацкие сапоги-ботфорты, которые позволяли работать всюду – на ледниках, на скалах и на морском берегу. Голову у большинства моих товарищей в зимнее время укрывал лётный шлем (весьма подходящий головной убор для наших ветреных мест), летом – берет или шерстяная шапочка.

Лыжи по тем временам нам выдали шикарные – дубовые или ясеневые с металлической окантовкой производства ГДР, но на полужёстких креплениях. Поскольку наша деятельность ничего общего с горнолыжным спортом не имела, последнее обстоятельство нас не ограничивало. На ходу маршрутник являл собой внушительную картину, даже во тьме полярной ночи. Если только груз позволял ему, он тут же переходил на бег, и тогда в ночной тишине грохот лыж по застругам и прерывистое дыхание можно было услышать за полкилометра. Целое облако пара сопровождало передвижение маршрутника по местности. В мороз его капюшон обрастал кустистой изморозью, и даже в самый разгар зимы штормовка под рюкзаком к моменту завершения маршрута обильно пропитывалась потом. Мороз и ветер определённым образом отражались на наших физиономиях, и, боюсь, в глазах наших подруг с Большой Земли мы не выиграли. С наступлением таяния маршрутники очень страдали от отражённой солнечной радиации, сменив за лето несколько слоёв кожи на лицах, задубленных зимней борой.

Не рискую подсчитывать, сколько мы теряли влаги и собственного веса на переходах. Разумеется, такой образ жизни требовал определённого здоровья, а, главное, умения довести его до полевой формы – проблема, знакомая каждому полевику. Жизнь сделала маршрутника весьма прожорливым, что порой приводило в изумление осёдлых обитателей стационаров, привычных к казённому пайку. Вторжение маршрутника, которое могло произойти в любое время суток (тогда стационары жили в строгом ритме вахт и сроков рутинных наблюдений), сопровождалось ещё долгим устройством на отдых и разбором рюкзака. Всё это, естественно, вносило диссонанс в размеренную устоявшуюся жизнь стационаров и вызывало порой протест их постоянных обитателей. Сама еда (правильнее назвать её кормежкой) отличалась удивительным однообразием – обычно банка разогретой тушенки с банкой овощных консервов на гарнир. Литр кофе с полбанкой сгущёнки более или менее компенсировал потери влаги. В те времена я и не подозревал, что это как-то может отразиться на качестве сна. Перед выходом в маршрут следовала очередная заправка примерно в том же объёме. Такая жизнь была не только трудной, но ещё и дорогой – недаром маршрутникам приходилось доплачивать за дополнительные харчи.

24 апреля впервые после окончания полярной ночи солнце не зашло за горизонт. Удивительно, но и в Арктику приходит весна, причём её приносят на своих крыльях птицы. Ещё морозит, с ледника нет-нет навалится бора, но в первых разводьях уже плещется чистик-краснолапка (Cepphus grille). В середине апреля я с удивлением наблюдал, как стайка крачек (Sterna paradisaea) на бреющем полете пересекла ледник. С птичьего базара на острове Богатом уже доносится непрерывный птичий шум и гвалт. В последних числах апреля ртуть в термометре впервые поднялась немного выше 0°. И хотя наступление весны в ближайшем будущем обещало тяжёлую работу, непослушные мысли, судя по дневнику, улетали далеко-далеко от наших мест. «Люблю конец апреля где-либо в Подмосковье. Зелёная дымка на деревьях, пропитанная влагой почва, в хвойных лесах ещё сохранились пятна мокрого снега. Сейчас бы с хорошей компанией отправиться от Туриста до Истры. Увы… »

Как-то незаметно и по-будничному встретили мы майские праздники. Не до веселья нам. Второе мая порадовало нас капелью – целое событие. В ближайшие дни первые лужицы талой воды появились и на леднике. С отъездом Бажева и Кº на Ледораздельную, база опустела, благо Каневские после возвращения с Ледораздельной живут на полярной станции. У меня выход за выходом, перебрасываю тяжеленный фототеодолитный комплект за ледник на высоту 198, затем после съемок на гору Ермолаева, оттуда на мыс Шуерецкий (в километре севернее полярной станции), и, наконец, на западный берег Русской Гавани. Погода пока благоприятствует, но вскоре обозначился сбой в полевой деятельности. Осталось выполнить повторные съемки с горы Ермолаева, а на леднике задувает метров под 25… Работу здесь закончил только 14 мая.

Во второй половине мая погода испортилась окончательно, и я переключился на «камералку»: вычисления, проявление фототеодолитных пластинок, оформление материалов и т.д. В конце месяца надо ещё раз открутить геодезию у Барьера Сомнений.

27 мая я вышел на станцию Барьер Сомнений. Домик с марта основательно погрузился в огромный пологий сугроб. В тамбур можно попасть только по шахте с лестницей. Однако, весной здесь и не пахнет. Тут же после моего прибытия началась пурга, которая утихомирилась лишь к полудню 30-го. Теодолит за плечи и бегом по точкам, благо погоду упускать нельзя. Сутки на ногах и повторные наблюдения на дюжине точек выполнены. Этот опыт необходимо задействовать выше по леднику за Барьером Сомнений.

2 июня на Барьере Сомнений смена наблюдателей – на очередную вахту заступают Каневские. Я вместе с прежним составом (Ружицкий, Генин, Хмелевской) возвращаюсь ненадолго на базу, чтобы уже 7-го с трактором выехать на ледник, где мне предстоит снова работать в одиночку: свободных людей не оставалось, а ждать я не мог. На следующий день я оказался в балке Анахорет – его поставили недавно на межбарьерном участке ледника специально для маршрутников на полпути между нашими стационарами. В непогоду здесь отдыхают те, кто сопровождает санно-тракторные перевозки на Ледораздельную.

За десять дней лишь несколько часов приличной видимости, которые я использовал для рекогносцировки будущих пунктов наблюдений между Барьером Сомнений и Вторым барьером, который не имеет названия и вообще не показан на карте. Полученный опыт подсказывает, что и здесь надо использовать обратные засечки. Даже если на одном из пунктов будет допущена ошибка, это не отразиться на остальных, что чрезвычайно важно. Рекогносцировка показала, что гурий на Бастионах не видно, так что рискованнейший поход в августе прошлого года, едва не закончившийся катастрофой, увы, бесплоден. Его надо заменять и поставить ещё один гурий в горах ЦАГИ, потому что с межбарьерного участка ледника Шокальского большую часть знаков на побережье я не увижу. Заметно потеплело, и тем не менее июньская позёмка выше Барьера Сомнений – дело обычное.

Новый гурий на Бастионах я сложил 21 июня. Переночевал на нашем барьерном стационаре и отправился к горам ЦАГИ. Выставил очередной гурий. Погода установилась как по заказу. С ЦАГИ я отправился в балок Анахорет, чтобы начать наблюдения на пунктах по пути к стационару Барьер Сомнений. Не могу позволить себе просто поспать, боюсь упустить погоду. Топлю печку, готовлю – всё в полудрёме, иногда засыпаю на десять-пятнадцать минут. Потом усилием воли размыкаю пудовые веки – надо, нет другого слова. Через пару часов вышел, отнаблюдал по пути серию пунктов и в совершенно сомнамбулическом состоянии пришел к Каневским на Барьер Сомнений. На последнем километре сил уже не оставалось – пройду сотню-другую шагов и сбрасываю рюкзак. Садиться не решался, боялся не встать. Кое-как добрёл…

Позволил себе выспаться и снова возвращаюсь в балок Анахорет. Солнце палит, жара, штормовка влажная от пота. Всё же потерял рабочий день из-за сильных вертикальных токов воздуха, когда невозможно наблюдать, зато отоспался впрок. В «ночь» на 27 июня сделал ещё несколько пунктов вплоть до Второго барьера. Уже дело… Гложет другое. Работаю без бура, не осталось их в экспедиции, вехи устанавливаю, втыкая в снег и фирн. Если в ближайшую неделю-другую я их не забурю, всё достигнутое тяжким трудом пойдет прахом – вытают и найти их будет проблематично. Серьёзная угроза.

Стационар уже в окружении озёр талой воды, которые соединяются потоками. Надеюсь, что у Олега полегче. С 8 июня я не встречал его, только обменивался короткими записками на стенах Анахорета. Судя по последней, он где-то у Серпантина, где также поставлен балок. Думаю, что у него активное таянье ещё не началось. Ликвидировал свой «испытательный полигон» среди трещин. Можно возвращаться на базу, впереди самое-самое участок покрова между Вторым барьером и Ледораздельной. Июньская усталость уже не компенсируется кратким отдыхом. Тело отяжелело, суставы словно проржавели, состояние отупения сказывается на способности правильно оценивать опасность.

Главная новость на базе – с 1 июля официально вступает в должность начальника экспедиции Олег Павлович Чижов. Мы встретили это как должное, хотя новому начальнику не позавидуешь. Во-первых, жизнь экспедиции уже запущена так или иначе на полный ход и целый ряд недостатков носит изначальный характер, их уже не исправить. Во-вторых, внести какие-то коррективы на практике невозможно. Так как с большинством исполнителей нет связи, в первую очередь с теми, кто на Ледораздельной. В-третьих, отчётливо обозначилось накопление различных неблагоприятных факторов, среди которых на первом месте огромные ненормальные перегрузки у маршрутников. При малейшем стечении неблагоприятных обстоятельств это может кончиться плохо. Посмотрим, как развернуться события в ближайшем будущем. Несомненно одно – чтобы принять командование в такой обстановке, надо иметь немало мужества.

Июль не принёс облегчения маршрутникам. До выхода на ледниковый покров надо успеть сделать очередную фототеодолитную съемку с горы Ермолаева, на что ушла целая декада. Очередная дневниковая информация:

«07.07.58. Погода дрянь, вере со снегом, часто закрыта гора Ермолаева… Не могу снять двое суток, ветер 12-15 метров в секунду.

11.07.58. За трое суток я раз десять бегал на эту окаянную гору и никак не мог снять – ветер, туман, снег, морось и т.д….Из-за сильного ветра в Усачёвском балке до полудня 10 июля. В ночь ветер кончился, но опустился густейший туман с видимостью до 300 метров. Стоит и стоит, один аллах знает, когда кончится».

Если бы я догадался, что такое летнее таянье на леднике Шокальского, то, пожертвовав фототеодолитной съёмкой как можно скорее ушёл бы на Ледораздельную из-за потери времени на горе Ермолаева удалось добраться до балка Анахорет уже в разгар распутицы только 13 июля. Тащить на себе пришлось так много, что для сопровождения мне выделили плотника Василия Перова, который, будучи хорошим специалистом, не был ни романтиком, ни любителем дальних странствий. Дневник в эти дни крайне скуп на детали – не до писанины.

«14.07.58… Груза до чёрта, взвесил рюкзак и пришёл в ужас – 31 килограмм! Дорогая адовая, особенно в низинах – талый снег, насыщенный водой…». Снежные болота тянулись на километры, а лыжи тонули в них настолько, что, казалось, вода вот-вот хлынет за поднятые отвороты резиновых сапог. Тащились со скоростью черепахи и каждый шаг требовал невероятных усилий. Лица, опалённые отражённой солнечной радиацией, распухли и потрескались, солёный пот нещадно разъедал обожжённую кожу. Хорошо, что наши близкие не могли нас видеть на этом переходе.

Когда мы подошли к балку Анахорет, до Ледораздельной осталось всего 12 километров, но каких! На окрестные пейзажи тошно смотреть. Всего в 50 метрах от балка в ледяном русле, перекрытым подтаявшими снежными мостами, несётся поток, рёв которого слышен за километры. Опасно даже просто набирать из него воду – в любое время может рухнуть неустойчивый снежный блок под ногами, пока черпаешь, просто рывком бешеной воды, может сбросить в русло – расскажешь, не поверят. Отовсюду рёв взбесившейся воды, отражённые солнечные лучи палят во все стороны, тут же поблизости ходят полосы тумана. Из-за него на следующий день несколько раз пришлось переносить выход.

Использую это время, чтобы описать ручей с его необычными особенностями. Глубокое русло в понижении ледника забито зимним снегом, в толще которого талая вода проложила тоннели. Тут и там видны участки рухнувшей кровли, на просевшей снежной поверхности многочисленные трещины, ловушка за ловушкой, не знаешь, которая сработает. Очень странные скопления комковатого мокрого снега в виде конусов – следы гидравлических взрывов, когда вода своим напором вышибает на поверхность снег, закупоривавший тоннели. И отовсюду рёв воды, к которому невозможно привыкнуть. Кошмарное местечко, в котором нет желания задерживаться – белое пекло в прямом и переносном смысле.

Неожиданно выше по леднику у тракторной дороги из тумана возникает одинокий силуэт лыжника – Иван Хмелевской, не дождавшись Олега Яблонского, возвращается на базу, придерживаясь старого тракторного следа и путевых вех. Пока он подошёл к балку, туман накрыл всё вокруг, словно Арктика играет с нами в кошки-мышки, чтобы выбрав момент понадёжней прихлопнуть. Противопоставить мы можем только собственное терпенье, запас которого истощается. Но Арктика спустя несколько часов извела на нас наличный лимит туманов – небо безоблачно, солнце сияет, ни ветерка. Пока сидели с Иваном в балке, старательно вводим его в обстановку на пути к базе и одолеваем расспросами о ребятах на Ледораздельной. Выспрашиваем – почему не пошёл Олег.

— Во-первых, ему надо поставить дополнительный реечный створ по направлению к Бастионам. Во-вторых, он так намучился в одиночестве, что просто отходит душой, общаясь с Бажевыми и другими на Ледораздельной. А, в-третьих, на базу он не хочет возвращаться, пока не уедет наш бывший начальник…

Объяснения Ивана понятны, и всё-таки…Расстаёмся – Ивану вниз по леднику, нам вверх к Ледораздельной. На наш стационар мы выходим напрямую не случайно: во-первых – короче, а, во-вторых, одновременно мы вели рекогносцировку под будущий теодолитный ход, расставляя вехи, которые волокли на себе. Поднявшись вдоль потока метров на сто пятьдесят, мы благополучно одолели Второй барьер. Таяло здесь уже меньше и до самого ледораздела простиралось пространство мокрого сыпучего фирна, идти по которому на лыжах было всё же легче, чем по снежным болотам. Отошли от барьера на полтора-два километра, вдруг Перов останавливается и что-то начинает выглядывать из-под ладони по направлению движения. Спустя минуту заявляет – вижу станцию. Действительно, в поле зрения бинокля прорисовываются резкие на белом силуэты флюгеров и метеобудок.

Дальнейший путь к стационару занял ещё часа три. Население Ледораздельной обнаружило два силуэта по непривычному направлению примерно за километр от станции и дружно бросилось нам навстречу. И вовремя – силёнки у нас уже были на исходе. Определённо, для похода в центр ледникового покрова мы выбрали не лучшую пору.

Всплеск радости от встречи с людьми прошёл, осталось тяжкое нервное напряжение, которое не дает уснуть. От бессонницы мучается и мой напарник. Оба так и промаялись до «утра», когда Олег Яблонский начал готовиться к маршруту – укладывать рюкзак, инструктировать Женю Дебабова, сопровождающего его в маршруте и т.д. Поднимаюсь и я, чтобы рассказать Олегу о всём, что ожидает его на пути на базу. Особо подчеркиваю разницу в наших маршрутах: у нас по мере продвижения к Ледораздельной опасность уменьшалась, у него при спуске по леднику она будет возрастать. Потом ударились в какую-то научную дискуссию. После завтрака Яблонский и Дебабов уходят направлением на Второй барьер, немного западнее нашего лыжного следа, постепенно удаляясь от него. С сожалением отмечаю, что мы опять и опять продолжаем развивать наши собственные сети наблюдений, вместо того, чтобы объединять их. Наконец, погрузился в спасительный сон, больше напоминавший забытьё. Проснувшись, лишь отметил, как вернулся уставший Дебабов, и тут же влез в спальный мешок.

Ситуация на Ледораздельной в те дни в моём дневнике зафиксирована следующим образом: «16.07.58. Ровно год нашего пребывания на Новой Земле. Прошёл год и ничего особенного – живы. Можно считать, что половину положенного нам здесь времени мы уже провели… Туман и туман. Без происшествий. Кончаются папиросы – Альберт лично выдаёт курящим по одной-две в день».

В общем, главная озабоченность, отмеченная в дневнике – отсутствие курева. Дневник отмечает также отличия Ледораздельной и Барьера Сомнений, неоднократно описанного выше. Поскольку Ледораздельная находилась в зоне питания, где существенно холодней, то здесь продолжались наблюдения на снегомерной площадке, работала холодная лаборатория. Но особенно гордились Бажевы своим детищем – 28-мтровым шурфом, в котором они изучали строение ледника. И всё же главное отличие, характерное для области питания – жилой дом погребен по крышу в протаявшем фирне, тогда как обитатели Барьера Сомнений, расположенного в области расхода, опасаются, что их жильё в ближайшем будущем окажется на ледяном пьедестале – ведь под домом-то у них не тает.

«…В Москве лето, это так не похоже на нас и так далеко…Завтра там обещают 24-26°, разумеется тепла…В Антарктиде на Советской -79°, в Мирном только - -11°, и это в разгар антарктической зимы!»

Осторожно интересуюсь о возможности работ на Карской стороне. Бажев иронично пожимает плечами и, как обычно, очень веско высказывает свои соображения:

— Дик, ликвидация белых пятен уже закончилась. Хотел Олег, но не смог…

Хотел, не смог – значит, понимал, а не смог потому, что работал в одиночку, как и я. Жаль, что ребята с Ледораздельной не оценили значимость снегосъёмок поперёк ледникового покрова от Баренцева моря до Карского. Впрочем, мои сожаления явно запоздалые. Ещё в июне мы могли обсудить этот вариант с Олегом, и, уверен, ценой минимальных жертв, выполнить его. Какой бы мы материал получили! Но, увы, теперь это невозможно, и цена запоздалым сожалениям невелика.

На следующий день мы с Перовым продолжали расстановку вех вдоль теодолитного хода по маршруту 15 июля. Ночевали в балке Анахорет. Сделали неприятнейшее открытие – на подходе ко Второму барьеру вытаяла опасная зона трещин – всего-то за двое суток! Подарочек! При работе на теодолитном ходу ни обойти, ни объехать. Ещё одно непонятное обстоятельство – Олег Яблонский не был в балке Анахорет, где ничего не изменилось после нашего ухода. Странно…На всякий случай прошёл вдоль ревущего ручья, где воды стало заметно поменьше и не обнаружил ничего подозрительного. Выходит, Олег махнул вниз по леднику? Впрочем, на него это похоже. Вообще, наши маршрутники неделями могли не подавлять о себе вестей, знаю это по себе. Очередная неприятность – Перов заработал снежную слепоту (ожег слизистой оболочки глаз отражёнными солнечными лучами) и по возвращении на Ледораздельной на несколько дней вышел из строя.

Напряженные работы вокруг Ледораздельной в ближайшие дни продолжались своим чередом. Дневниковые записи от 20 июля не отражают признаков тревоги: «…Было сообщение с полярки, нет ничего об Олеге. Он вышел в маршрут на Барьер Сомнений 15-го, но, возможно, там не в порядке радио». А какое у нас было радио, читатель, вероятно, уже получил представление. Разумеется, в разговорах мы обсуждали вероятные действия Олега после возвращения Дебабова на Ледораздельную, причём явное большинство, если не все, склонялись к тому, что Яблонский где-то (на полярной станции, возможно, у Каневских на Барьере Сомнений, или в балке у Усачёвского языка), что называется, «тянет резину» - так откровенно ему не хотелось возвращаться на базу.

Снова работа, работа и работа день за днём, не только напряжённая, но, наконец, и успешная. С каждым днем теодолитный ход всё длинней и длинней. Нам помогают ребята с Ледораздельной во главе с Бажевым. Всё же отсутствие вестей об Олеге вызвало определённую озабоченность на фоне привычной нам обстановки, неоднократно повторявшейся в течение года. Не хватало решающей информации, чтобы она превратилась в тревогу. Видимо, такое же настроение было и на базе в Володькиной бухте. Характерно, что связь блиндом 25 июля началась сообщением об авиасбросе почты. Зингер быстро наслух переписывал текст радиограммы на бумагу, а мы старались ухватить информацию с пылу-с жару, столпившись за его спиной. Пока новости шли приятные: «… п/х «Сухуми» вышел из Архангельска в ночь на 24 июля. Первый пункт захода – Русская Гавань, может придти 27 июля; Генин с Ружицким вышли на покров с Барьера Сомнений 22 июля…» А дальше словно выстрел в упор: «Приход Яблонского с Дебабовым необходим. Чижов»

Ну и ситуация! Ведь мы должны начинать с поиска двух человек в тумане при видимости всего 150 метров! Где могут оказаться Генин и Ружицкий, если таяние уничтожило по дороге тракторные следы? А если они в тумане ушли на Карскую сторону? Примерно в полдень, когда туман немного ослаб, на их поиски в балок Серпантин отправились Энгельгардт и Перов, и вскоре вернулись с теми, кого искали. Однако Генин и Ружицкий в своём пути наверх не встретили Олега и ничего не слыхали о нём. Бажев стал срочно готовить людей к дальнейшему поиску.

Последующие события так описаны в моём дневнике:

«Вечером 25-го около 18 часов на север уходит поисковая группа – Бажев, Перов, Ружицкий, кок и я. В сплошном тумане выходим на мой створ. Следов лыж здесь уже не сохранилось. Через два с половиной часа мы у Второго барьера. Сзади стена сплошного тумана и клочья драных стратусов (слоистых облаков) над головой. Обвязавшись верёвками, проходим зону трещин по очень слабым снежным мостам и затем спускаемся со Второго барьера у вехи Край. Снег уже почти стаял и вода ушла. Продолжаем идти в связках, хотя трещин нет…Пользуясь указаниями Дебабова, выходим на конец створа, выставленного Олегом – здесь всё, как Женя рассказывал ещё на Ледораздельной. Продолжаем поиск в оазисе Анахорет, обходим его со всех сторон, но и здесь ничего подозрительного. Всё больше укрепляюсь во мнении – следует искать у ручья. Ведь говорил же я Олегу, чтобы он опасался этого проклятого места!

Полдень 26 июля. Хорошая видимость. Вот и балок Анахорет, но перед ним ручей в толще льда, преграждающий нам путь. Мы давно развязали верёвки и идём, растянувшись в затылок друг другу – Перов, кок, я, за мной где-то Игорь, сильно отстал Альберт. Почти напротив балка замечаю две чёрные точки. Почти одновременно Перов увеличивает скорость, потом останавливается и что-то кричит. Можно разобрать – Олег. Все мы несёмся теперь вниз по течению ручья к чёрным точкам прямо по снежным мостам, не разбирая дороги. На другом берегу ручья видна лыжа с отломанным задником, потом палка, какие-то мелкие разбросанные предметы. Врт и первое чёрное пятно – промокший рюкзак. А дальше то, что когда-то было Олегом Яблонским.

Он лежит на спине с раскинутыми руками и ногами в мокром снегу конуса выноса ручья. Штормовка подвёрнута подмышки, вывернут правый карман, сапоги еле держаться на ногах. Капюшон штормовки стянул слегка потемневшее лицо. Совсем рядом – снежный мост, вокруг мелкие трещины. Ребята стоят, сняв шапки. Альберт шепчет: «Что я скажу твоей матери, Олежка…» Но всё уже слишком поздно.

Четырёхчасовой перерыв в балке. Перов сколачивает из лыж сани для перевозки тела. Несмотря на усталость, под впечатлением пережитого никто не хочет есть. Выпиваем по кружке кофе. Возвращаемся к телу, завёртываем его в тулуп и крепим верёвками к саням. Альберт тащит их за верёвочную лямку, я и Перов подталкиваем сзади, иногда к нам присоединяется кок. Игорь идёт впереди в качестве разведчика…Около 19 часов привозим тело к балку у озера Усачёва. Я остаюсь с Альбертом, Перов, Игорь и кок уходят на базу за трактором. Альберту тяжелей всех. Олег был его товарищем, он обещал матери следить за Олегом в маршрутах.

 (Примечание. Картина была настолько очевидной, что я не стал объяснять в дневнике, почему мы не увидели следов трагедии при посещение балка с Перовым 17 июля. У Олега конце тяжёлого маршрута, когда до балка Анахорет оставалось каких-то полсотни метров желание скорей добраться до жилья возобладало над осторожностью – такая ситуация знакома мне по собственному опыту. Олег решил пересечь ручей по снежным мостам, которые ещё более ослабли с тех пор, когда я их видел на пути к Ледораздельной. Под тяжестью снежный мост рухнул и Олега втянуло потоком в тоннель в снежно-ледовой толще. Вместе с ним попали и сани, которые он тянул за собой, где лежали ледовый бур, рюкзак и карабин. На льду следов не оставалось, поэтому мы с Перовым и не отметили ничего подозрительного, за исключением кастрюли с киселём – жидкость после маршрутов выпивалась в первую очередь.

Позже под давлением воды снежная масса была выброшена из тоннеля («гидравлический взрыв», последствия этих взрывов я описал в полевом дневнике 15 июля) – с ней-то вынесло и тело Олега, и его рюкзак, а сани с ледовым буром и карабином остались где-то в леднике. Единственным утешением для нас было то, что удалось выяснить его судьбу. Среди погибших в Арктике немало пропавших без вести, как могло произойти и в описанном случае).

«…Жаль человека, работавшего рядом с тобой во имя общей цели. Олегу здорово не везло в жизни: уход из семьи отца, безобразные сцены, собственная неудачная семейная жизнь, уход жены – всё это сделало характер далеко не ангельским, даже в обычных человеческих отношениях…Его работа требовала много сил, он с ней успешно справлялся, а заменить его некем. Вечером 26 июля тело Олега доставлено на базу и до вскрытия закопано в снежнике».

А спустя сутки приходит «Сухуми», и тяжесть пережитого причудливо переплетается с новыми впечатлениями. Хочется отвлечься от тягостных мыслей, пообщаться с новыми людьми. Разумеется, ничто не могло отменить разгрузочный аврал, когда люди работают без различия возраста, должности и заслуг даже не сколько могут, а сколько надо. С новыми людьми общаемся в основном путём расспросов.

— Стоит ли Большая Земля?

— Не хуже, чем стояла. С харчами получше стало, водка подорожала, целину осваиваем, кукурузу сеем. Вам не приказали?

— Пока обходимся. Сталина-то вспоминают?

— Которые по сталинской путёвке Колыму осваивали, те не забудут. Многие отцы-командиры считают, что без него не победили бы – как будто Жукова не было…Похоже, управленцы на Никиту злы.

— За анекдоты не сажают?

— Анекдотов много и за них не сажают. Вы-то как?

— Пока ни шагу назад, а через год домой…

На несколько дней аврал захлестнул нас, потеснив даже всю тяжесть пережитого. Срочно пришлось решать много неожиданных и разнообразных проблем. При погрузке кто-то не учёл, что содержимое трюмов будет разгружаться в двух разных местах – у нас и на полярке. Что за необыкновенные контейнеры, от тяжести которых прогибаются грузовые стрелы? (В них оказался ненужный кирпич). Как бы пораньше извлечь из судового чрева табачные изделия для озверевших курильщиков, которые с марта сидят на голодном пайке? И так далее и тому подобное до бесконечности…

Среди прочего получили дозиметр. Комментарий был такой:

Первый зимовщик: «Ну, спасибо, лучше поздно, чем никогда…»

Второй зимовщик: «Не каркай! Накличешь ещё…»

Забегая вперед, лишь отмечу – прав оказался второй.

Худо-бедно, даже доктор копошится, держит марку наравне со всеми. Холодок по отношению к нему среди народа сохранился, но обе стороны обходятся, обычно, без замечаний. На аврале, оставшись вдвоём, я всё же поинтересовался:

— Доктор, почему оказавшись в столь недостойной вас компании, вы, тем не менее, не покинули нас? Ведь можно было заранее найти замену.

— Знаете, Владислав Сергеевич, я обещал папе и маме быть честным.

Не прост наш арктический эскулап, совсем не прост наш человек высшей культуры. Воистину, каждому своё…

Определённо, мы получили хороший опыт в прошлом году. Пока на высшем уровне (капитан и старпом от моряков, Чижов и Бажев с нашей стороны) определяется последовательность подачи груз на берег, мы подготовили всё необходимое, а затем вместе с Иваном Хмелевским нам оставалось только следить за маркировкой и к концу грузовых операций мы уже имели полную картину. К исходу четвёртых суток поток угля, ящиков, бочек и других грузов стал иссякать. Обошлось без существенных недоразумений. Как обычно на таких авралах день смешался с ночью, и вскоре желание просто заснуть стало главным. Но позволить себе поспать мы смогли только 31 июля, когда весь груз оказался на берегу. Пока мы предавались заслуженному отдыху, за завесой дождевой дымки «Сухуми» осторожно покинуло Русскую Гавань, увозя на борту бывшего начальника экспедиции. Человек немало вложил собственных сил, больше в его жизни такой экспедиции уже не будет – но пожать плодов своей деятельности на Новой Земле ему не было суждено.

Первый день августа выдался пасмурным, один вид тяжёлого свинцового моря за струями дождя снова возвращал нас к мрачной действительности. Все вместе мы олицетворяли модель человека на каком-то важном жизненном переломе, от которого зависела наша дальнейшая судьба. Одни уже предвкушают будущее, вскрывая ящики с продовольствием и аппаратурой, радуясь пополнению наших запасов и строя планы на будущее, другие никак не расстанутся с недавней трагедией. Дядя Саша уже сделал массивный и прочный гроб, механики готовят к нему цинковую оболочку. Сменяясь, по очереди, рубим кирками могилу в неподатливой скале у Воронинского створа, откуда открывается вид на всю Русскую Гавань. Доктор для вскрытия тела привлёк в качестве ассистента Перова, и они трудятся на морском берегу где-то в укромном уголке за баней. Потом врач рассказывал, что в лёгких покойника почти не оказалось воды. (Много лет спустя специалисты объяснили мне, что человек в переохлажденной воде погибает моментально не от недостатка воздуха, а от паралича нервной системы, когда дыхание практически мгновенно отключается). Само собой надо подготовить уйму бумаг, объясняя законникам порой очевидные для нас вещи, а также приказы по экспедиции с усилением мер по технике безопасности и т.д., и т.п. После ужина гроб с телом покойного устанавливается в кают-компании.

К полудню второго августа мы прощаемся с телом погибшего, молчаливо, с непокрытыми головами выстроившись у гроба. Отсутствуют наши товарищи, которые продолжают свою научную вахту на Ледораздельной (Зингер, Бажева, Генин, Энгельгардт) и на Барьере Сомнений (Давидович и Каневский). Последнюю дань уважения покойному пришли отдать сотрудники полярной станции во главе с начальником Г.Е.Щетининым. среди гостей новый гидролог, прибывший на «Сухуми» Анатолий Афанасьев. Пока суд да дело, я успел выяснить, что он направлен к нам после двухгодичного пребывания в бухте Солнечной на Северной Земле – так что парень с опытом, не зелёный новичок.

От базы к могиле тяжеленный гроб несут, сменяясь, восемь человек. Сзади громыхает трактор с огромным лиственничным бревном-обелиском. Гроб плывёт над плечами людей, головы которых, несмотря на резкий ветер с запада и косые струи снега, остаются непокрытыми на всём протяжении печального обряда. Холодно и на сердце, и, словно в унисон настроению, на глазах суровеет окрестный ландшафт, всё больше и больше покрываясь осенним саваном. «Не рано ли?» - закрадывается мысль.

Вот и кончается последний маршрут для Олега, не понадобится ему больше рюкзак и карабин, всё заменил деревянный бушлат. У могилы устанавливают бревно-обелиск, приваливая его основание огромными камнями. С трудом удерживая на верёвках, опускают в каменистую могилу гроб. Отдаваясь раскатами эха, разрывает тишину троекратный залп траурного салюта. Под его раскаты радист с полярки успевает сказать мне на ухо:

— Мы-то думали, что это случится с тобой…

Пока звучат прощальные слова, всё обильнее сыплется снег, скрывая очертания побережья и ближайших гор. Глухо стучат камни о крышку гроба, постепенно растёт могильная груда. Наверное, для нашего брата земля не может быть пухом.

 Сгорбившиеся от пережитого и от холода хмурые люди у свежей могилы…Живых ждала работа.